ЖЕНЩИНА. В ЭТИХ СТРАХАХ ЕСТЬ ЖЕНЩИНА. КТО ОНА? СИМЕОН, КТО ОНА?

– Автор книги, которую я читал.

И С КОТОРОЙ ВСТРЕТИЛСЯ. РАССКАЗЫВАЙ ВСЕ.

– Блондинка. Зеленые глаза. Пухлые губы, как… ЕЩЕ!

– Пухлые губы.

НЕТ. ЧТО-ТО ЕЩЕ.

Это был голос короля. Владыки, который не станет рубить тебе голову, но казнит словами и позором.

– Груди. Большие груди, которые я.., я…

Я ЗНАЮ ТВОЮ ПРОБЛЕМУ. ВИЖУ ПО ТВОЕМУ СОСТОЯНИЮ: ТЫ ПОНЯЛ, ЧТО ЛЮБИШЬ ЕЕ.

– Нет! Это отвратительно!

ДА. ОТРИЦАНИЕ НИЧЕГО НЕ МЕНЯЕТ. ОТКАЗ ПРИЗНАТЬ РЕАЛЬНОСТЬ ВСЕГО ЛИШЬ ЗАТРУДНЯЕТ ЛЕЧЕНИЕ. ТЫ ЛЮБИШЬ ЭТУ ЖЕНЩИНУ. НО У ТЕБЯ ЕСТЬ КОМПЛЕКС, КОТОРЫЙ УСКОЛЬЗНУЛ ОТ МОЕГО ВНИМАНИЯ. СИМЕОН, ТЫ ПОМНИШЬ ИСКУССТВЕННУЮ ГРУДЬ?

– Помню.

ЭТА ИСКУССТВЕННАЯ ГРУДЬ СИМВОЛИЗИРУЕТ ДЛЯ ТЕБЯ ТВОЮ НЕЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПРИРОДУ. ТЫ БЫЛ ВСКОРМЛЕН НЕ КАК ДИТЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, И ЭТА ПОТЕРЯ СЫГРАЛА С ТОБОЙ ЗЛУЮ ШУТКУ. ТЫ БОИШЬСЯ ЖЕНЩИН – ИЛИ…

– Нет. Я не боюсь женщин. Она просто отвратительна. Это надо видеть, чтобы понять. Все это было сказано разумно и спокойно. НЕТ, ТЫ НЕ ЧУВСТВУЕШЬ ОТВРАЩЕНИЯ. ТЫ ИСПУГАН. ТЫ БЕЖИШЬ ОТ ВСЕГО, ЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ В ЖИЗНИ. ЭТА ЖЕНЩИНА ВСЕГО ЛИШЬ ЧАСТЬ ЭТОГО. ТЫ БЕЖИШЬ, ПОТОМУ ЧТО НЕ МОЖЕШЬ ПОНЯТЬ, ГДЕ ТВОЕ МЕСТО, И ЦЕЛИ СТАНОВЯТСЯ ЛОЖНЫМИ. ТЫ НЕ ВИДИШЬ СМЫСЛА В ЖИЗНИ И БОИШЬСЯ ИСКАТЬ ЕГО, ЧТОБЫ НЕ ОБНАРУЖИТЬ ОДНАЖДЫ, ЧТО ЕГО НЕТ. ВОТ ПОЧЕМУ ТЫ ТАК РАСТРАЧИВАЕШЬ СЕБЯ, ЖИВЕШЬ БЫСТРЕЕ, ЧЕМ НУЖНО.

– Могу я уйти?

ДА. ИДИ. ТЫ БОЛЬШЕ НЕ УВИДИШЬ СНОВ О ТОМ, ЧТО БЫЛО С ТОБОЙ ТОГДА. ТЫ БОЛЬШЕ НЕ УВИДИШЬ ИХ. НЕ УВИДИШЬ… НЕ… УВИДИШЬ…

Небытие извергло меня. Я очнулся в комнате.

После каждого сеанса с машиной я чувствовал себя опустошенным, словно из меня выжали все жизненные соки; я трепыхался, задыхаясь, как рыба на песке, пытающаяся вернуться в привычную среду обитания, – обреченно бил плавниками и разевал рот.

Я коснулся своего лба – холодный и влажный от испарины. Кое-как доплелся до кровати и рухнул на нее, даже не подумав натянуть на себя одеяло.

Пытался погрузить в приятные мечты о Марке Аврелии.

И о Харри. И о деньгах.

Но откуда-то издалека до меня назойливо доносился голос, подобный звяканью цепей о каменный пол, потрескиванию пожелтевшей от времени бумаги в моих пальцах. И голос этот твердил: "Ты – тот, за кем они посылали. Я знаю, это ты. Я ненавижу тебя…"

На следующее утро стало известно, что на русско-китайской границе произошли вооруженные столкновения и подразделения Западного Альянса вступили в перестрелку с войсками восточных соседей. Американцы и русские подали совместный протест в ООН по поводу присутствия в рядах китайской армии японских технических советников.

Новое китайское смертоносное оружие, крутившееся вокруг планеты, пресса назвала "Дрэгонфлай". Стрекоза – оригинально, ничего не скажешь. По крайней мере выразительно.

Я не обратил на это внимания. Привык: с самого моего детства – одна малая война за другой, один "инцидент" за другим, громогласные мировые лидеры, провозглашающие громовые декларации. Птица, должно быть, иногда забывает о небе, потому что оно становится слишком привычным. Так же с войнами и прочими несчастьями. Вы забываете о них до той поры, пока они не коснутся вас, и можете жить счастливо. Они остаются где-то за кадром, отнимая мало времени и сил.

На завтрак я съел пару апельсинов и выпил чаю, и голова постепенно перестала болеть.

Городские службы чистили город от снега. С улиц сугробы уже убрали, но дома и деревья тонули в белизне. Ограды превратились в причудливые кружева. Деревья и кусты походили на ледяные скульптуры, изваянные художником с ледяными пальцами. Холодный ветер взметал снег, пригоршнями швырял его в стены домов и бока ховеркаров. Он больно ухватил меня за нос.

Похоже, Природа наслала на город метель, пытаясь вернуть владения, некогда по праву ей принадлежавшие, но ныне утраченные.

Тяжелые свинцовые тучи предвещали еще более сильный снегопад. Стайки птиц беспокойно перелетали с места на место над самой землей.

Я миновал разбитую витрину магазина, где накануне вечером лежал опрокинутый набок "реву-нок". Его убрали. Полиции вокруг видно не было.

Прошел мимо церкви, которую сожгли, после того как я вернулся из ИС-комплекса. Остов здания зловеще чернел на снегу.

В знакомой мне комнате в здании ИС-комплекса на стенах уже были начертаны шестиугольные значки, свет притушен, машины наготове. Ребенок в трансе.

– Вы опоздали, – буркнул Морсфаген. Кулаки его были крепко сжаты. Я удивился: он что, не разжимал их с того момента, как вышел из комнаты прошлой ночью?

– Вы не должны платить мне за первые пять минут, – сказал я. И улыбнулся знаменитой своей улыбкой.

Мои слова не слишком его развеселили. Я сел в кресло напротив Ребенка и посмотрел на него. Не знаю, что я ожидал увидеть, какую подметить перемену. С трудом верилось, что он мог ночью лечь в постель и проснуться утром в этом же состоянии. Похоже, лечение не давало видимых результатов. Но как бы там ни было, выглядел он еще более морщинистым и старым, чем прежде.

В комнате находился и Харри. Он решал уже третий кроссворд в "Тайме", изрядно перепачкавшись в чернилах, как с ним это обычно бывало. Видимо, он здесь уже давно. Точен, ну прямо как старушка, спешащая рано поутру к мессе.

– Ты в себе уверен? – спросил он меня.

– Абсолютно, – ответил я, мгновенно пожалев, что так резко оборвал его.

Виной всему насквозь милитаризованная здешняя атмосфера. И еще Морсфаген. Сущий Ирод, пытающийся уничтожить Ребенка. А я был убийцей, которого он послал, и не важно, мысленным или стальным воспользуюсь ножом.

Я был на пределе еще и по другой причине – вечером у меня гостья…

На этот раз я прыгнул в пустоту сознания Ребенка с парашютом, если так можно сказать: был заранее готов к падению…

Лабиринт…

Стены, где гладкие, а где разбитые, везде одинаково серые, в паутине, пол покрыт толстым слоем грязи, усеян иссохшими костями. Далеко внизу, в сияющем, как сверхновая звезда, центре мозга располагалось его Оно, издававшее тот же, почти невыносимый вой, что и все другие Оно. И где-то наверху, в черноте и полной тишине, таилась область подсознания. Было ясно, что разум супергения – невообразимо нечеловеческий. Большинство разумов оперируют бессвязными картинками, сменяющими друг друга сценами и видениями прошлого, но разум Ребенка сотворил целый мир, реальность внутри самого себя, аналог, который я мог исследовать как некую вполне настоящую затерянную страну.

Послышался топот копыт, и из светлого пятна в конце тоннеля показался туманный силуэт, вскоре обретший облик Минотавра, с ореховой кожей, мерными волосами и блестящими глазами. Из ноздpeй его валил пар.

– Пошел вон! – заявил Минотавр.

– Я не сделаю тебе ничего плохого.

– Пошел вон, Симеон.

Над головой Минотавра мерцало облако голубых искр, из ноздрей вырывались волны спорадической психической энергии, оставлявшие после себя струйки пара.

– Оставь монстру его единственное убежище!

– Я тоже монстр.

– Посмотри на свое лицо, монстр! Оно не покрыто морщинами и не похоже на сушеную фигу; оно не принадлежит древнему старцу и не осыпано пылью непрожитых столетий. Ты допущен в мир людей. И ушел туда.

– Ребенок, послушай меня. Я… Минотавр взбрыкнул и помчался на меня. Я сотворил меч из собственного мысленного поля и ударил его плашмя по голове.

Эхо прокатилось по тоннелям лабиринта. Моя рука заныла – так силен был удар. Минотавр исчез, растворился в темноте, словно призрак.

Мой меч сиял зеленым светом, и, держа его в руке, я медленно двинулся по разрушенным залам в глубь разума Ребенка, туда, где рождались его теории, где лавовыми потоками текли его мысли. Наконец я вышел на утес, нависающий над зияющим провалом. Далеко внизу ворочалась какая-то масса, и ее жар опалял мне лицо.