– Сейчас как грохну тебя этим индюком, и облизанный не понадобится!…

Люцина, вместе с блюдом, на всякий случай отодвинулась. Моя мамуся успокаивала сестру, пытаясь достать кость из стакана, при этом ей удалось разлить остатки чая. Марек принёс из кухни другой стакан. Тереза жаловалась, что на неё капает со скатерти. Я не обращала на них внимания. Все происшедшее складывалось в зловещую, но логичную картину.

– Что-то мне подсказывает, что все это не так уж и глупо, – сообщила я им. – С одной стороны – клад Менюшек, с другой – последняя воля дяди Антона… Возможно, что сокровища Менюшек хранились у нашего прадеда, возможно, он прятал их от прабабки, которая, во-первых, имела что-то с Менюшко, во-вторых, как известно, была человеком нелёгким… Возможно, что из-за этого сокровища они и начали ругаться…

– Друг с другом? – сердито прервала Тереза.

– Не знаю. Это тоже возможно. Но, скорее всего, облизанный тоже из Менюшек. У местного Менюшко было больше прав, он его и грохнул, чтобы не морочить голову, и остался со всеми правами один…

– А зачем он дал ему наши адреса? – опять перебила Тереза. – Этот Менюшко должен нас передушить по очереди, или как?

– Ох, ну не передушил же – значит, забудь, – нетерпеливо сказала моя мамуся.

Люцина залилась сатанинским смехом над обгрызенным скелетом.

– Облизанный – живой, – заметила она. – У него ещё есть шанс…

– Я уезжаю, – энергично сообщила Тереза. – То есть, нет, я думаю – надо отдать это потомкам Менюшко…

– У Менюшко нет потомков, – напомнил Марек. – Этот был последним.

– Что ты им хочешь отдать? – поинтересовалась моя мамуся.

– Не знаю. Но похоже, что мы кого-то надули. Мне это не нравится. Думаю, надо что-то предпринять.

У Люцины из блюда выпрыгнул следующий обломок скелета. Тереза вскочила, выхватила у неё из-под носа индюшачьи останки и отставила на поднос. Люцина тонко мяукнула, провожая взглядом любимое лакомство, и наклонилась ко мне.

– Я же говорила, что деньги от неё надо спрятать, – озабоченно зашептала она. – Может, в твоём подвале?..

– Там замок плохой и окно выбито, – ответила я, обрадовавшись, что как раз сейчас на моем счёту нет ни гроша.

– Что это вы шепчетесь? – подозрительно поинтересовалась Тереза.

– Ничего особенного, – невинно ответила Люцина, – нам тоже кажется, что наша семья когда-то кого-то надула. Если у Менюшко нет потомков и облизанный претендует на это сокровище в одиночку, ничего не остаётся – отдаём облизанному…

Тереза недоверчиво посмотрела на неё.

– Ты что, чокнулась? Преступнику?!.. Убийце?!..

– Но ты же сама упёрлась…

– Но у нас же ничего нет! – обиделась моя мамуся. – Что вы собираетесь ему отдать? Ни у Франека, ни у нас ничего нет!

– И ты думаешь, он в это поверит? – язвительно спросила Люцина. – Он приехал за кладом, который наша семья потеряла. А если и поверит – поубивает хотя бы из мести…

– Связь облизанного с Менюшко не оставляет сомнений, – подвела я итог. – Ведите себя потише, что-то проясняется. Он спрашивал про Менюшко, этот, с носом. Допустим, что это он. Спрашивал о нас, украл у Франека адрес в Тарчине, нашёл всю семью, расспрашивал Терезу в Канаде, приехал сюда. Не знаю, убил он Менюшко или нет, но тот человек, которым он интересовался, умер. Мало того, умер вместе с нашими адресами, то есть, выходит так, что мы в списке…

– Дядя Антон сказал, что у нас есть что-то чужое, – подхватила Люцина. – Облизанный не успокоится, пока этого не заберёт. Может, этот несчастный Менюшко украл у него адреса только для того, чтобы нас предостеречь, возможно, поэтому он и умер…

Атмосфера опять насытилась страхом. Тайны предков проявили себя ненароком, но так, что в стыла кровь жилах. Под потолком зазвучал заупокойный загробный хохот, мысленно я увидела отца Франека, двоюродного деда Антона, пытающегося на смертном ложе сбросить тяжесть с семейной совести. Как минимум половина этого груза легла на нас…

– А нос у него был, как у Никсона, – вдруг сказала Тереза понурым голосом. – И вся верхняя челюсть, не только нос.

– Вы действительно думаете, что он затаился там на лестнице? – спросила моя мамуся с искренним удивлением. – Ведь у него было столько времени, а он ничего нам не сделал!

– Не было удобного случая, – злорадно пробормотал Марек.

– Он искал клад, – объяснила я. – Надеялся, что мы отдадим все полюбовно, но, как только потеряет надежду, испортит свет на лестничной клетке и передушит всех, кто выходит…

Люцина вдруг оживилась, как будто близкая перспектива быть задушенной добавила ей бодрости. Она подхватилась и начала собирать со стола тарелки.

– Какая прелестная история! – радостно сказала она. – Никогда бы не поверила, что в нашей семье откроются такие тайны! Слушайте, едем в Волю!

Тереза, которая тоже поднялась, застыла, сочувственно на неё посмотрела и постучала по лбу ручкой ножа.

– Сдурела? – спросила она уныло. – Хочешь быть поближе к тому болоту, чтобы облегчить ему задачу?

– Брось. Надо все изучить. Теперь ясно: там что-то происходит. Неизвестно почему, но все мчатся туда – и Менюшко, и те двое, которые про нас спрашивали…

– Менюшко проявил даже некоторую настойчивость, – заметила я.

– Вот именно. Здесь мы больше ничего не придумаем. Я еду, а вы как хотите!

– Я _н_е_ еду! – крикнула Тереза и со всей силы, наверное, для подкрепления решения, грохнулась на диван, прямо на поднос, блюдо и скелет индюка.

Мы легко убедили её, что это была божья кара за необдуманные слова. Ни у кого ещё не получалось забрать что-нибудь у нашей семьи, без многочисленных попыток, долгих усилий и страданий. На веки вечные нам останутся угрызения совести и пятно на фамильной чести. Ярко обрисованный Люциной образ переворачивающихся в гробу предков решил все окончательно. В результате, желание выехать проявили все женщины, даже тётя Ядя. Остающиеся в Варшаве Марек и отец явно испытали облегчение…

– Я убираю здесь, убираю, а мусора не убывает, – недовольно сказала моя мамуся, посмотрев вокруг и временно прекратив выковыривать обломком кухонного ножа большой камень. – Похоже, что его становится даже больше.

– Значит, так убираешь! – взорвалась Тереза. – Лентяйка!

– А мне кажется, что убывает, – примиряюще возразила тётя Ядя. – То есть, местами убывает…

– Сейчас добавиться той шелухи, которую вы набросаете, – сварливо заметила Люцина.

– Шелуху мы уберём сами, – обиделась Тереза, – много тебе от неё не останется.

Вместе с тётей Ядей они лущили горох. Моя мамуся и Люцина убирали ржавые железки и камни с территории вокруг развалин, решив превратить свалку в элегантный газон. Люциной управляла страсть копаться в земле, а моей мамусей – надежда обнаружить следы самого старого колодца, который, по неизвестной причине, был ей необходим для полного счастья. Несмотря на то, что работа продолжалась уже четвёртый день, результаты её были ничтожны. Свалка упорно сопротивлялась.

Я зашла за коровник – склоны развалин пробудили во мне некоторый интерес. Я как раз привезла из фотомастерской в Венгрове отпечатки с плёнок тёти Яди, просмотрела их и на одном из снимков обнаружила замечательный предмет. Это была необычайно красивая дверная ручка, большая, узорчатая, с какими-то причудливыми выкрутасами. Она лежала на переднем плане, хорошо видимая среди камней и железок. Сзади Тереза с Люциной тащили какую-то длинную цепь, они выглядели так, будто были закованы в неё, но, увлёкшись ручкой, я не обратила на это внимания. Ручка лежала не на свалке, а у подножия развалин, там, где никто не наводил порядка, то есть был шанс, что её до сих пор не убрали. С фотографией в руке я отправилась за коровник.

Не отвечая на предложения о сотрудничестве, я забралась на развалины и посмотрела вокруг. Ручки нигде не было.

– Эй, здесь лежала ручка, – сказала я с беспокойством, – кто из вас её выбросил и куда?

– Может поможешь? – упрекнула меня Тереза.