– И ты…

– Помолчи. "Да, господин следователь. Я поддерживала внебрачные связи с Ван Штрумпфом. Ну и что? И с Эдуардо, и с прочими. Об этом известно всем. И ничего не значит. Есть женщины, которые улыбаются и обмениваются пожатием рук, а я раздвигаю ножки, это почти так же быстро, а приносит куда больше".

Несмотря на кажущееся спокойствие, я вынужден замолчать, в груди у меня тесно, в висках гудит. Мне надо несколько секунд, чтобы отдышаться. Эмильена не шелохнулась. Она растерянно смотрит на меня, губы её побелели.

– Боже, – наконец шепчет она. – Боже. Электра ничего не придумала. Это была правда. Всё, что она рассказала, было правдой. Теперь я знаю это. И когда думаю…

– Перестань думать об Электре, – прерываю я её почти нормальным голосом. – С Электрой покончено. Подумай о себе. Только о себе.

Я встаю и выхожу из комнаты спокойным шагом, пытаясь совладать с головокружением. Закрыв дверь, я буквально бросаюсь в ванную и наливаю себе горячей воды. Мне надо прийти в себя. Она в шаге, в шажке от истины. Я увлекся, а теперь, считая, что ситуация у меня под контролем, снова оказался в непредсказуемом положении. У Эмильены немало недостатков, но она далеко не идиотка, если не считать заблуждения по поводу меня. Она увидела, вернее, подметила во мне кое-что, чего не знала, о существовании чего даже не подозревала (ничего удивительного, потому что несколько дней назад и я не подозревал об этом кое-чем). Старый парадокс о невероятном и невозможном. В это мгновение попытка задушить и содомизировать Электру не кажется ей столь невероятной. Стоит поэкстраполировать, и можно домыслить остальное.

Неприятность в том, что Эмильена, всегда считавшая меня ни на что не способным, теперь считает способным на всё. По-человечески понятно, но меня не устраивает.

Она входит в ванную, я оставил дверь приоткрытой. Мне трудно прочесть, что написано у неё на лице, оно совершенно невозмутимо, но по правде, мне все равно, ибо я знаю, что за мысли роятся в её всё просчитывающей голове. Страх, гнев, любопытство. Стыд? Нет, я захожу слишком далеко.

Она садится на край ванны и скрещивает руки под грудью. Я снова вижу Эмильену, прекрасную и желанную Эмильену, чуть-чуть вызывающую, с нежностью в устремленном вдаль взоре.

– Я никогда никого не убивала, – тихо произносит она.

Значит, она сообразила. Я улыбаюсь ей.

– Боже, – говорит она, вновь бледнея. – Я надеялась, что ты отрицательно покачаешь головой, обругаешь меня, изобразишь удивление, возмущение… Это правда? Ты её убил?

– Правда или нет, если ты веришь в это, какой смысл протестовать. Самое интересное то, что ты считаешь меня способным на это.

Она задумчиво опускает голову.

– Я никогда не видела ничего более ужасного, – продолжает она. – Я не могу поверить, что это сделал ты. Это так дико… и так бесполезно.

Она сама находит логические доводы в подтверждение своей интуиции. Она на верном пути.

– Да, почему?

Мы долго смотрим друг на друга, не произнося ни слова.

– Этот кто-то мог быть лично зол на Электру. Он мог убить ее, чтобы свалить вину на другого. К примеру, на меня.

– Действительно, – киваю я. – Это возможно.

– Но кто мог знать, что я направляюсь к ней? Я и сама не знала этого. Я действовала буквально по вдохновению.

– Быть может, кто-то знает твои вдохновения, – в моем голосе звучит недоумение.

Глаза её сверкают. Она хмурит брови.

– Не доводи меня до крайности! – вдруг вопит она, теряя сдержанность. – Трус! Нет, я не верю, что ты мог убить мою дорогую Электру, но хорошо тебя знаю – ты вполне способен воспользоваться её смертью, чтобы помучить меня! Таков твой способ мщения. Жалкий и мелочный, как и все, что исходит от тебя. Ты мне отвратителен, отвратителен! Погляди на себя в этой горячей воде! Не будь ты жалким типом, думаешь, мне захотелось бы искать, с кем переспать?

Вопрос требует размышления, хотя и задан в запале гнева. Требовал бы размышления, если бы я давно не ответил на него.

– Откровенно говоря, да, – говорю я. – Я долго думал, что это из-за меня. Теперь я знаю, ты создана таковой, а я здесь ни при чем. Ты бы поступила так же с любым мужчиной. Единственна разница между мной и остальными состоит в том, что я остался. Что превращает меня, как ты правильно подметила, в жалкого типа.

Она вдруг вскакивает, словно я ударил её. Я думал, она выскочит из ванной, хлопнув дверью, но она схватила электробритву, которой я почти не пользуюсь, включила её в розетку и наклонилась надо мной, держа в нескольких сантиметрах о воды.

– Что произойдет, если я её брошу? – спрашивает она дрожащим голосом.

– Я умру, ты будешь обвинена и осуждена.

– В каком-то смысле ты опять бы выиграл, – говорит она, включая и выключая бритву кнопкой. – Может, и стоит так сделать.

– Нет, – мой голос спокоен. – Ты слишком любишь уют. А тюрьмы вовсе лишены уюта. Но конце концов, если сердце тебе подсказывает…

Я вырываю бритву из ее рук и делаю вид, что опускаю в воду. Она испускает пронзительны вопль.

– Погоди!

Я отпускаю бритву. Она раскачивается на проводе у стены, до странности напоминая Электру.

– Боже, – стонет Эмильена, падая на колени ванны. – Что случилось? Если тебе было плохо, почему ты не сказал об этом раньше? Почему ты меня так ненавидишь?

Ответ настолько банален, что я молчу. Впрочем, возможно, я уже не тот безвольный влюбленная дурак, каким всегда был. Однако я до странности взволнован, видя, как она растеряна.

– Я очень зол на себя, если разочаровал тебя, – произношу я, почти не шипя.- А теперь хочу, чтобы ты оставила меня. Завтра предстоит тяжелый день. И тебе, и мне.

Самое странное в том, что мы не меняем привычек. Мы спим рядом друг с другом, как все или почти все ночи последние десять лет.

Среди ночи я вдруг просыпаюсь. Я вдруг прозрел. Думал, что она дорожит мною, когда с ужасом вскрикнула, увидев, как я готовлюсь бросить бритву в воду. Невероятная ошибка в суждении. Не мысль о моей смерти ужаснула ее, а мысль с оказаться в тюрьме.

Почти всё утро посвящаю изучению плана дома обвиняемого от подвала до чердака, не забыв и об огромном саде.

Если обыск ничего не даст, приступлю к точному воспроизведению обстоятельств убийства, но прежде всего хочу набрать побольше козырей, чтобы отбросить недоговорки, ложь и выпады обвиняемого. Хоть я и стал убийцей, но не перестал быть следователем.

Мадам Жильбер горит бульшим желанием, чем я, посетить дом обвиняемого. Её толкает не патологическое любопытство – уверен в этом. Она, как и я, ненавидит кровь и насилие. Тогда почему? Она чувствует, что следствие подходит к решающей точке.

Сразу после полудня меня вызывает прокурор.

– Брийар только что сообщил мне результат вскрытия, – говорит он, – и мне хотелось – с его согласия – ознакомить вас с ним.

– Доклад окончательный?

– Да, почти окончательный. По всему, похоже, речь действительно идет о самоубийстве.

– Есть что-нибудь подозрительное?

– Нет, ничего, кроме этого синяка… Шея немного поцарапана.

– Она пыталась освободиться от петли?

– Да, но вы же знаете, это ничего не значит. Рефлекторный акт. Кстати, он только подтверждает предположение о самоубийстве. Если она оцарапала себя, значит, руки у нее были свободны, и она находилась в сознании в момент, когда оказалась… подвешенной.

– Справедливо. Значит, самоубийство. Это успокоит жену.

– Ладно, дружище, – говорит он, похлопывая меня по руке и плечу и провожая до двери кабинета. – Ну ладно, позвольте сказать, что я восхищен вашим… хладнокровием.

– В наши времена общего падения нравов тот факт, что замужняя женщина имеет любовников, не обязательно доказывает, что она убийца, – отвечаю я, глядя ему прямо в глаза.

Он скромно краснеет.

– Я не заставлял вас это говорить, не заставлял.