Кирьянов бежал так шибко, что обогнал лодку и раньше мальчишек забрался на скалу. Он прилег — хрипя — задыхался! А поп был уже тут. Его лодка, вырвавшись из широкого потока, прыжком влетела в заводь и закружилась между скал, поблескивая заплеснувшейся водой.

Поп, взъерошенный, багровый, направил ее так, что она ходила по внешней кромке заводи кругами. Он схватил удилище. Махнул. Блесна шлепнула по воде и утонула.

Лодка все крутилась и крутилась. И когда поп взглядывал вверх, Кирьянов видел потное маленькое лицо, косматульки бороды, вытаращенные глаза.

— Держитесь крепче! — крикнул Кирьянов. — Молитесь!

— Уповаю на милость его! — отвечал поп, совершая очередной вращательный проплыв. А сам все водил удилищем туда и сюда, играл блесной в воде — соблазнял. И Кирьянова пронзило: ведь поймает!.. А поп все колыхал, все водил блесну туда-сюда.

— Подцепит… Подцепит… — стонал откуда-то взявшийся Макухин. Он горестно переглянулся с Кирьяновым.

— Чего ему не поймать, — вторил тот. — Таймень — дурак, шуму не боится.

И Красный Таймень казался ему не очень уж завидным. Здоров, конечно, но глуп, глуп…

Таймень взял. Это заметили по тому, что поп вдруг свернулся в серый матерчатый ком. И удилище… Оно кланялось воде царедворческим низким поклоном.

— Поймал!.. И-эх…

Макухин содрал с лысины кепку. Кирьянов, чтобы все увидеть, лег на край, свесил голову.

Поп отчаянно воевал с рыбиной.

Удилище все кланялось, лодка прыгала, металась из стороны в сторону.

Поп громко ухал.

— А вы его вытянете, святой отец? — осведомился Макухин.

— Ух!.. Ух!.. С божьей по… Ух!.. Потянул, как жеребец!

Вдруг таймень вскинулся, вырвался из воды — медно-красный! — и с громовым ударом упал обратно, поразив всех своей огромностью. На скале вздохнули — завистливо.

«Чтобы ты сорвался…» — молил Кирьянов.

Но леса была синтетическая, крючок зацепистый, таймень не сорвался. Он и вскинулся, наверное, от отчаянья, потому что вскоре лег на воду. Все замерли. Отец Афанасий стал его подтягивать. Взял двухкрючковый багор, сунул в воду.

— Сейчас… сейчас… — шептал Кирьянов.

— Так его! — крикнул поп, делая багром резкое движение к себе. И тотчас вместо рыбы возник зеленый бурун. Вспыхнули и погасли в нем оранжево-черные плавники. Лопнул капроновый шнур. Все смешалось: лодка развернулась и попала в струю кормой, ее резко положило на бок. И рядом с ней заполоскалась на течении старенькая ряса.

На скале охнули, но поп уцепился-таки за лодку, успел — и летел с нею вниз, к бурунам.

— Ну, теперь ему разве один бог поможет, — угрюмо сказал Макухин, спускаясь вниз.

Мальчишки прибежали первыми. Когда явились Кирьянов с Макухиным, отец Афанасий был уже на берегу.

Поп корчился, локтями прижимал бока. Мокрая ряса почернела и облепила его.

— Счастлив ваш бог! — крикнул, подбегая, Макухин.

— О-ох… — выдохнул отец Афанасий и голову набок склонил. — Понесло меня. Поистине, кого желает наказать господь, того он прежде лишает разума.

Вода, стекая, журчала.

— Целы?… Целы?… — спрашивал Кирьянов.

— О-ох, все бока избиты. Наверно, и ребра сломаны. И хром вот, как Иаков после битвы с Ангелом. Как я, старый дурак, попадье на глаза покажусь?…

И сел на мокрую гальку.

Поздно вечером ходил Кирьянов к тайменю. Шевелилось опасение: не ушел ли таймень? Но была и какая-то странная уверенность, что не ушел, поскольку горы и скалы здесь.

Упал красный луч. Загорелись скалы. А в урочный час всплыл Красный Таймень.

Кирьянов вздрогнул. Все в нем теперь ликовало, радовалось, торопилось куда-то. Так спешило, что все прочие движения, находящиеся вне его, замедлились, разбились на кадры. Например, Кирьянов отчетливо видел: из воды выходит тупая рыбья морда, вода вспучивается, расклинивается, убегает. Появляется туловище — широкое. Напружинены плавники. И все это медленно входит в красноту луча.

Громадная огненная рыба расцвела на плоскости воды, оперлась на подогнутый хвост. Резкий звук выплеска мечется среди скал, врывается в напряженный гул бурунов. Рыба опускается обратно в воду. Та медленно глотает чудесный цветок и разбегается кровавыми всплесками.

Кирьянов рассмеялся.

— Так их, этих попов! — сказал он. — Ишь, рыбки им захотелось.

Красный Таймень плясал, и медная блесна моталась и звенела на его щеке.

…Ночью приснился точный план вылавливанья Красного Тайменя. Все просто. Надо стать одной ногой на широкую скалу, другой на ту, что громоздится в стороне, а руки опустить вниз, метров на пять — восемь.

Кирьянов ухмыльнулся — во сне — и натянул одеяло на голову.

…День был продолжением вчерашней радости. Хотелось петь или приговаривать:

— Эй, бей веселей! Эй, бей!

Стук разносится в деревенской тишине, бежит до синих гор, стукается в мягкие лесные бока и катит обратно. Кирьянов, целясь глазом, все бьет и бьет. Под ударами легкого молотка, занятого у хозяина, чайная ложка меняет форму и приобретает замысловатый изгиб. Это уже не подаренная женой ложка, а невиданной формы блесна. Серебряная! Рассчитанная для одного раза, одного места, одной рыбы.

И какой! Не жаль и серебра.

— Эй, бей! — напевает Кирьянов. В нем топорщится что-то жесткое и веселое.

Полировал он блесну зубным порошком. До блеска! Теперь она маленькой ракетой засветится в вечерней воде: пронзит ее, сверкнет, унесется.

Нужен тройник… Кирьянов прицепил к блесне самый крепкий тройной крючок с цепкими лапами. Он хорошей закалки, темно-синий. Такой не согнешь, не сломаешь. Остается леса… Ее нужно сплести из нескольких запасных. Повозился Кирьянов и с удилищем. Смекнув, что его покупной спиннинг не выдержит, он пошел в лес и вырубил толстое пихтовое удилище — тяжелое, длинное. Проверив все многократно, решил, что порвать лесу или сломать удилище мог бы разве только слон.

Теперь, когда все было зримо, все подготовлено, Кирьянов не спешил. Крепко врезалось — заторопился поп со своей плоскодонной лодкой, и вот два сломанных ребра.

И другое — в долгом выдерживании была своеобразная радость. Словно он стоял перед созревающим яблоком — сорвать можно и сейчас, но через неделю она будет еще вкуснее. А ходить около, есть его глазами, тревожиться — не сорвут ли другие — приятно.

Так как отъезд был на носу, Кирьянов стал понемногу готовиться. Пересмотрел и подсолил снова всех тайменей, каждого завернул в сухую тряпочку. Теперь они перевозку в чемодане выдержат, вполне.

— Славные рыбки, — говорил он, перебирая их. Сейчас все таймени были тускло-серые, со слабым крапчатым рисунком. Самый увесистый едва вытягивал на семь кило.

— Ничего, скоро у вас будет славный товарищ, — говорил им Кирьянов. И снова все обмозговывал.

Скалы… Штук двадцать их огораживали заводь. Но только две были широкие, удобные для забросов. К тому же они и стояли не очень тесно, и нависали над самой глыбью. В общем, удобные. Пойманную рыбину можно смело выводить между ними в прогал — каменную широкую щель.

Кирьянов решил ловить тайменя без свидетелей — во избежание лишнего срама. Времени для скрытой ловли было немного. Утром всего труднее — рыбаков выносило на берег ни свет ни заря.

День?… На берегу днем крутятся ребятишки, всюду суют свои любопытные носы. Оставались сумерки… Чего лучше!

В урочный час и нужную минуту ляжет красный луч. Все загорится, замерцает вокруг. Будут плавиться небо и скалы, побегут фиолетовые водяные искры.

А он встанет на скалах — победителем!

Кирьянов нащупал ногами неглубокие впадины. Утвердился. Поднял удилище. Но прежде чем кинуть блесну, он долго смотрел в медлительную воду.

Она кружила и кружила в своем вечном, даже зимой, в лютые холода, неумеряемом движении.

Вечно свободная!

Потом он вгляделся в себя со стороны. На мгновенье вообразил себя гигантом, титаническим борцом.

В пучине скрывался древний Дух этих мест. Он, Кирьянов, бросил ему вызов. Ногами он твердо стал на две скалы, лицом к заводи, а в расщелину между скал опустил руки.