Черта вам лысого. Не те ребятки шляются под водой подкладывать мины, что с нашей, что с ихней стороны. Руку можно дать на отсечение, пленный, как стойкий оловянный солдатик, твердил бы, что никакой он не янки, а вовсе даже швед или, того почище, мальтиец без определенного места жительства и занятий, которого за смешные деньги нанял где-нибудь в Кейптауне хромой грек, говоривший с финским акцентом. Это вам не Пауэрс, имевший при себе полные карманы неопровержимых улик.

Мазур отвернулся к борту, глядя на море с той самой философской грустью, каковой любой старый служака умеет заглушать неприятный осадок, оставшийся на душе после разговора с этаким вот начальством. Ничего тут не поделаешь. Еще в воинском уставе, сочиненном Петром Великим, наличествовали безапелляционные словеса: «Никакой офицер, ни солдат не может оправдаться, хотя бы с ним от фельдмаршала и генерала непристойным образом поступлено будет, и ему от них некоторым образом оскорбление славы учинится. Ибо почтение генеральству всеконечно и весьма имеет ненарушимо быть».

Каков слог! Каковы истины… Вообще-то, если напрячь память, можно вспомнить, что в том же уставе уточнялось: «Однако же таковому обиженному свободно есть о понесенном своем бесчестии и несправедливости его величеству, или в ином пристойном месте учтиво жалобу свою принесть, и тамо о сатисфакции и удовольствовании искать и ожидать оныя».

По форме – все правильно. Гуманно и демократично. Однако в применении к реальной жизни означает: семь сапог собьешь, пока удастся не то что сатисфакцию найти, а просто жалобу принесть. Гораздо проще наплевать с клотика и забыть.

– Не бери в голову, – сказал оказавшийся рядом Лаврик, словно прочитал его мысли.

Мазур вяло отмахнулся:

– А, ерунда… Ты мне лучше вот что скажи, как-никак, облечен ты у нас доверием и допущен к тайнам… Ведь за этими наверняка придут новые, а? Не могли же мы сегодня всех передавить?

Лаврик бдительно оглянулся, понизил голос:

– Говоря по секрету, там, совсем близехонько, их еще до черта. Так что не расслабляйся.

– Кто бы расслаблялся, – сказал Мазур досадливо. – Я, знаешь…

Он замолчал. Сверху, с лазурных небес, обрушился невыносимый свистящий рев, ударивший прямо-таки физически по барабанным перепонкам, всколыхнувший на миг какие-то невыразимо древние страхи подсознания.

Едва не задевая округлыми брюхами верхушки мачт, над тральщиком, от носа к корме, промелькнули две тени, снизились еще, чуть ли не скользя по морской глади. Тупорылые фюзеляжи, короткие прямые крылья, американские опознавательные знаки – Мазур, как человек знающий, моментально опознал «Эй-десятые», палубные штурмовики. Надо полагать, авианосец «Си фокс» опять отирался где-то неподалеку от линии горизонта, по другую ее сторону.

Штурмовики, выполнив плавный разворот, разошлись в стороны. Один метнулся прямехонько к вертолету с «Ворошилова», все еще парившему в воздухе, выполняя классический маневр «выход на точку ракетного удара по воздушной цели». Второй возвращался к тральщику.

Вертолетчики отреагировали незамедлительно: винтокрыл камнем упал на полсотни метров и, стелясь над самыми волнами, на полной скорости помчался к кораблю, названному в честь совершенно сухопутного маршала. Удивительным образом это не выглядело бегством – всего-навсего грамотным отступлением перед превосходящим противником.

На «Ворошилове» определенно сыграли боевую тревогу: Мазур видел, как пришли в движение орудийные башенки, как колыхнулись пусковые трубы зенитных ракет.

Штурмовик вновь пронесся над тральщиком, на сей раз пересекши его курс практически под прямым углом, люди на палубе инстинктивно пригнулись, вжимая головы в плечи.

За плечом Мазура кто-то охнул.

Прямо на них, целеустремленно и неудержимо, басовито взревывая сиреной пер эсминец типа «Кидд», раза в три длиннее тральщика, высоченный, как девятиэтажка, с характерными мачтами, похожими на трезубцы, и звездно-полосатым флагом на корме. Расстояние сокращалось с невероятной быстротой, башня развернута, носовое орудие – сто двадцать семь миллиметров, между прочим, – таращится прямо на мнимого поляка, а за башней крутнулась вверх-вниз и вправо-влево пусковая установка противокорабельных ракет, нацелившихся острыми носами опять-таки прямехонько на тральщик…

Расстояние меж ними стремительно сокращалось. Эсминец замигал ратьером, и вспышки тут же сложились в знакомые любому опытному моряку слова: о-т-к-р-ы-в-а-ю-о-г-о-н-ь, о-т-к-р-ы-в-а-ю-о-г-о-н-ь!

Мазур застыл столбом, как и все, кто оказался рядом на корме тральщика. Каковой, пыжься не пыжься, в огневой мощи уступал позорнейшим образом, как и в скорости хода, орудия и ракеты «Кидда» способны были раздолбать его, как бог черепаху. «Ворошилов», держа пар на марке, полным ходом шел в их сторону, но Мазур, окинув взглядом образованный кораблями треугольник с ежесекундно меняющимися сторонами, в три секунды сделал неутешительный вывод: «Ворошилов» ничем не уступает идущему на сближение американскому нахалу, а если в чем-то и уступает, то кое в чем, безусловно, превосходит. В случае чего отомстить он сможет по полной программе, а вот спасти – черта с два… Поздно, не успеет…

Мазур стоял, как столб, не сводя глаз с надвигавшейся громады. От пулеметной очереди еще имело бы смысл укрываться за высоченным барабаном тралового троса, но орудия и ракеты…

Мимо него промчался к борту майор Ганим, прикомандированный от местной спецуры, широко расставив ноги, приладился, вскинул автомат – британский, разумеется, из национализированных новой властью арсеналов, новенький «стерлинг» с дырчатым кожухом ствола – явно не собираясь ожидать неизбежного конца в состоянии нирваны.

Мазур сделал два шага, положил ладонь на ствол и решительно пригнул его вниз. С военной точки зрения такие выходки были нелепы и попросту смешны. Самое большее, краску на стальном борту пулями попортит.

Яростно сверкнув на него глазами, Ганим все же унялся чуточку, опустил автомат, потрясая кулаком, заорал что-то непонятное, судя по интонациям, насквозь матерное.

Эсминец пер.

Это был один из тех поганых моментов, когда сделать ничегошеньки нельзя, когда от тебя самого ни черта не зависит, когда остается только ждать…

Потом стало ясно, что стрелять янкес уже не будет, миновал точку, откуда еще возможно прямое попадание, – но он не отвернул, нахально шел на столкновение, целя правой скулой в нос тральщика.

В последний миг тральщик сумел увернуться, и серая громада эсминца пронеслась, вспарывая воду, так близко, что Мазур мог бы до борта при желании доплюнуть. Громада заслонила на какое-то время весь окружающий мир, он не видел тех, кто стоял на палубе, – но отчетливо расслышал, как сверху донесся отборный польский мат. Судя по произношению, это старался эмигрант как минимум во втором колене, для которого родной мовою был уже английский.

«Кидд» удалялся. Вряд ли он собирался повторять нападение – «Ворошилов» был совсем близко, прикрывая тральщик, а впереди, примерно в миле, разворачивались три ракетных катера типа «Оса», под флагами Народно-Демократической Республики Эль-Бахлак, способные ужалить янкеса весьма чувствительно (судя по уверенным маневрам, там просто обязаны быть советские советники).

Ганим что-то ликующе заорал, махая катерам. Мазур лишь устало и шумно выдохнул воздух. Ну что тут скажешь? Обошлось… А по большому счету – совершеннейший пустячок, из-за которого в больших штабах никто даже не рассердится толком, не вознегодует всерьез. Подобный мелкий инцидент способен, конечно, ужаснуть чувствительного штатского, но люди бывалые прекрасно знают, что таких вот стуколок за тридцать лет произошло столько, что счет идет даже не на дюжины. Эта, только что закончившаяся, по крайней мере завершилась вничью, без малейшего ущерба для обеих сторон – а ведь, случалось, и борта друг другу крушили, и стреляли, и раненых хватало, и убитых… Всякое бывало. Если по-честному, Мазур где-то даже и понимал америкашек: жалко им было и своих пловцов, и субмарины. Взвыл купец Бабкин, жалко ему, видите ли, шубы.