— Ты, гляди, тоже не копайся. Можешь позвать на пару Прибыткову Анету, чтобы не одной быть в бане.

— Не-не! Я сегодня и совсем не пойду.

— Как знаешь, — пожал плечами Зазыба. — Пошли, сын. Разогревшийся в бане Зазыба даже не ощущал, что утро выдалось сегодня уже совсем по-осеннему промозглое, недаром Масей, выйдя из дому, поежился и как-то смешно ссутулился.

— Ежели не забыл, — сказал сыну Зазыба, — заверни за баню, заткни куделью оконце.

— Не забыл вроде.

Масей тут же повернул за угол, повел по сторонам взглядом, ища эту кудель, а когда нашел ее у самой стены, в канавке, выбитой капелью, принялся с силой пихать в оконце — квадратную отдушину, вырезанную пилой на уровне поднятых рук в бревенчатой стене. Оттуда крепко несло жаром, но Масей не обращал внимания на это, старательно исполняя отцово поручение. Для полной уверенности он еще несколько раз поднес к оконцу растопыренные пальцы, держа их напротив, чтобы определить, не выходит ли пар. Удивительное дело, — до этого поручения Масей почему-то не чувствовал себя дома, словно теперь отец наконец допустил его до всего домашнего и оно опять должно было стать родным, а больше всего, наверное, тронул душу сына отцовский голос, когда тот послал его затыкать куделью оконце. Довольный, Масей облегченно вздохнул и громко засмеялся, будто увидел вдруг нечто такое, чего ему не хватало и что он давно искал, или разгадал что-то, что сильно беспокоило до сих пор.

— Заткнул! — даже не удержался и похвастался он отцу, через минуту входя в предбанник.

Отец тем временем стоял в одних подштанниках, потряхивая над шайкой с горячей водой свежим березовым веником.

— Добра, — отозвался он весело, — тогда раздевайся, клади свои лохмотья где хочешь, а то вешай на эти рогачи. — Он махнул веником на вбитые в стену железные крюки. — А я уже пойду поддавать пару…

Вскоре через закрытые двери послышался сильный треск, в парилке будто взорвалось, и Масей понял, что отец и вправду начал «поддавать пару»: от первого же ковша холодной воды один из раскаленных камней на печке не выдержал, зашипел и раскололся, произведя звук, похожий на легкий взрыв.

Как помнилось Масею, отец его плохо переносил банный жар, прежде баню для всех готовил дед Евмен, начиная с того момента, как закладывались в печь дрова, и кончая вот этим — разведением пара; обыкновенно дед и на полок первым лазил, — натягивая на плешивую голову суконный картуз, ставил возле деревянную бадейку с холодной водой, вместо ковша алюминиевую мисочку, из которой ловчей поливать на горячие каменья, и принимался обрабатывать березовым или дубовым веником свое старое тело, делая при этом малые или большие передышки. Никто не мог тогда усидеть в бане, мужики обычно собирались в предбаннике, пережидали, покуда дед Евмен наслаждался на полке…

Наконец Зазыба вылил на каменку-бунтарку последний ковш воды, толкнул локтем дверь, переступая в облаке пара через порог. Прежде чем заговорить, он искоса оглядел голого сына — словно хотел убедиться, цело ли у Масея мясо на костях, потом опустил руки в шайку с холодной водой, плеснул себе в лицо.

— У-у-уф-ф-ф!… — выдохнул и спросил Масея: — А водили там в баню, где ты был?

— Води-и-или, — почему-то растягивая слово по складам, ответил Масей.

— Значит, водили? — удивленно переспросил Зазыба, будто не надеялся на такой ответ.

— Водили, — уже коротко подтвердил Масей.

— Ну и хорошо, — тоже не слишком распространяясь, сказал на это Зазыба. — Ступай в баню, раз не отвык, да попотей там, а тогда начнем.

Масей послушно сложил на груди руки, будто не в парилку собирался войти, а по меньшей мере в купель, потом зажмурился и вслепую переступил порог, сразу же захлебнувшись жарой.

— Носом дыши, носом, — покуда не затворились двери, успел бросить вслед ему отец.

Но где там! Масей только попытался последовать совету отца, как тут же слиплись ноздри, и он снова начал было хватать воздух ртом. Потом пересилил себя. С полминуты задыхался так в пару, а может, и дольше, однако вскоре почувствовал, что дыхание вправду делается ровнее и ему уже не так горячо внутри. — Я тебя сам попарю, — объявил отец. Он облил из ковша весь осиновый полок, подвинул ближе к стене деревянную бадейку с холодной водой. — Ложись! — велел сыну.

Помогая себе руками, Масей забрался на полок и лег головой в самый угол. Но отцу не понравилось. Комлем веника он сразу же дал понять сыну, чтобы тот выдвинулся больше на середину, вытянул ноги подошвами к печке. Масей приподнялся на руках, передвинулся. Тогда отец картинно взмахнул под самым потолком веником и, мелко-мелко потряхивая, принялся водить им над распластанным телом сына, потным, но еще не багровым.

Чем ниже опускался веник, тем сильней Масей чувствовал спиной обжигающий жар его. Казалось, веник дышал, опускаясь сверху. Лежа на животе, Масей ждал, что отец начнет хлестать сразу же, однако тот не торопился, он еще раз пронес — все так же мелко потряхивая — веник вдоль тела, от самых пяток к затылку, и только потом хлестнул с потягом по правой лопатке. Вообще Масей зря напрягался: отцовские удары не причиняли боли, хорошо распаренные березовые ветки мягко стегали по спине, по ягодицам, по икрам и при этом даже гасили сухой жар.

Шлеп-шлеп-шлеп… Плясь-плясь-плясь… Шлеп-шлеп…

И чем сильней батька охаживал его веником, тем больше сыну хотелось этого — во всем неухоженном, грязном теле его вырастал какой-то нестерпимый зуд, а под кожей шевелился морозец.

— Ну как, сын? — перехватывая левой рукой веник, озорно спросил Зазыба.

— Терплю-ю-ю, — умиротворенно прогудел Масей. Тогда отец довольно кивнул головой и по-прежнему озорно продолжал:

— Это еще что! Это так себе! А вот зараз как поддам чуток, тогда и правда придется тебе потерпеть!

Он нащупал рядом с бадьей ковш, зачерпнул воды и опростал весь на печку. Теперь каменья не трещали и не разрывались, однако пар от них сразу же словно выстрелил вверх, упруго ударил в потолок, расползаясь жгучими волокнами над полком.

У-у-уф-ф! — привычно выдохнул Зазыба и опять, будто наново начиная, стал дробно потряхивать веником.

Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп… Плясь-плясь, плясь-плясь… Шлеп-шлеп…

— А спереди я сам, — попросил Масей.

— Что ж, попробуй, — легко согласился Зазыба, но перед тем, как выпустить из рук веник, положил его еще сыну под коленки, на самые поджилки. — Ну вот, — наконец воскликнул он, бросив на край полка веник, и, сгибаясь, вывалился в предбанник.

Масей повернулся на мокрых осиновых досках, которые хоть снизу спасали его от жары, свесил вниз ноги. Но долго париться самостоятельно не смог. И не потому, что сделалось совсем душно на полке. И, конечно, не потому, что слишком часто приходилось опускать руку с веником в холодную воду, чтобы не обжечься. Проходило уже то упоение, от которого, казалось, не будет угомону ни душе, ни телу. Наперекор себе Масей продержался без отца на полке несколько минут, потом отбросил, словно ненужную вещь, веник и ринулся в предбанник, готовый выбить головой дверь.

— У-у-уф-ф! — подражая отцу, выдохнул он за порогом; из синего тело его сделалось малиново-красным.

Зазыба тоже с явным интересом скользнул глазами по нему, спросил с доброй улыбкой, которая могла бы стать обидно снисходительной, не будь он отец:

— Ну, как оно?

— Уф!

— Обмой вот лицо, вода в шайке, — посоветовал отец, — да ложись на пол отдыхать. — И, увидев, что сын словно бы не решается, успокоил: — Не бойся, не запачкаешься и не застудишься. Половицы тут плотно подогнаны. Я даже прошлым летом еще раз клином поджал каждую. И завалинка хорошо обкопана. Так что не проймет с исподу. А хочешь, так я тебя и водичкой обдам. Правда, доктор Колосовский говорил, что это вредно, вроде бы кожа снова закрывается от холодной воды и не дышит. Но дед твой не страшился. Завсегда после парильни тут вот, в предбаннике, обливался холодной водой. А зимой прямо в снег сигал. Бывало, уж под руки вытащишь его из бани, а он так и норовит с порога нырнуть в сугроб. Нарочно загородку ставили из досок, чтобы сугроб у стены наметало. Окатить, что ли?