— Узнал я тут, государь, что царица тебе неверна.

— Не может быть! — воскликнул Бздилевич, хотя отлично понимал, что может.

— Оно, конечно, от бабы не убудет, — продолжал Гришка, не обращая внимания на реплику узурпатора, — но все же нехорошо. Как-никак, царственная особь!

— Да что ты мелешь, папаша! — воскликнул полковник.

— Богом клянусь тебе, Колюнчик, что это святая правда!

— сказал Распутин, кося глазами пуще обычного. — И ты своими глазами это увидишь, коли пойдешь со мной в «Корнер» тридцатого вечером.

— Вечером в «Корнере», того и гляди, пизды получим! — возразил император.

— Ну, коль боишься, так ничего и не узнаешь, — резонно заметил Распутин.

— Тридцатого, говоришь, вечером… — задумчиво произнес полковник Бздилевич.

Он так разволновался, что даже не довел до логического завершения затеянную комбинацию, заключавшуюся в том, что он пожертвовал одной шашкой, чтобы затем «съесть» три и прорваться в дамки. Вместо этого венчающего комбинацию взятия полковник сделал совершенно другой, посторонний ход, и торжествующий Распутин моментально снял с доски императорскую шашку, подул на нее и положил в свою коробку.

— Это за фук, — пояснил Гришка.

Проводив утром Александру, Ульянов отнюдь не чувствовал себя человеком, понесшим тяжелую утрату. Скорее наоборот. Во-первых, он проводил Аликс не в последний путь; во-вторых…

Впрочем, что во-вторых, внимательный читатель наверняка уже догадался. Покидая Витебский вокзал, Ульянов был полон надежд и мурлыкал слова романса: «О дитя, под окошком твоим я тебе пропою серенаду».

Он остановил извозчика, повелел везти на Невский и запрыгнул в карету с такой легкостью, как будто ему снова было двадцать пять лет. Он ехал по своему любимому городу и мечтал об Анжелике; счастье казалось ему близким и доступным, и это вносило в его жизнь порядок и смысл.

Приехав на Невский, Ульянов решил для начала позавтракать. В два часа дня он уже сидел в «Метрополе» и бодро диктовал официанту:

— Сто пятьдесят, осетринку, «Новое время» и самый лучший букет алых гвоздик!

Ульянов частенько бывал в «Метрополе»; официант хорошо его знал, а потому не переспрашивал и лишь бормотал себе под нос, записывая заказ:

— Осетрина… Гвоздики от Рабиновича…

— Да-да, — подтвердил Ульянов, — непременно от Рабиновича!

— Что-нибудь еще, Владимир Ильич?

— В конце, как всегда, чашечку кофе.

Час спустя, «остограммившийся» Ульянов, молодой и окрыленный, размахивая букетом, бодро шагал по Невскому проспекту. Он направлялся на Николаевскую, в ту самую квартиру, в которой проснулся нынче утром и где собирался искать теперь любовь другой женщины.

Оставшись наконец один, полковник Бздилевич призадумался.

Гришкины слова походили на правду. С чего бы он стал врать? Выходит, Гришка — настоящий друг. А он-то, неблагодарный, еще подозревал, что Шурочка обманывает его с Гришкой! Не похоже на то. Тогда с кем же? Орлова-мерзавца удавили; кто же теперь? Гришка фамилию не назвал. Впрочем, может и впрямь не знает. Придется пойти самому посмотреть. И ведь не стесняется шлюха показываться с хахалем в «Корнере»!

«Теперь понятно, почему она не позволяет мне появляться в городе! — сообразил Бздилевич. — Опасно, видите ли… Вот сука!»

Полковник давно уже не осмеливался показываться на улицах Санкт-Петербурга. Он томился во дворце и презирал себя за то, что скучает по родному городу, безвылазно сидя в самом его сердце. Теперь ему казалось, что эти страхи умышленно разжигает в нем неверная супруга.

«В моем городе не может быть опасно!» — подумал император, и ему вдруг захотелось незамедлительно в этом убедиться.

Он взглянул на часы — было шесть вечера — и подошел к окну.

Небо было черное и ясное, с мириадом звезд и полной луной; темная громада Петропавловской крепости величественно покоилась на противоположном берегу Невы, а слева, в свете фонарей величественно изгибался самой красивой в мире дугой Дворцовый мост.

Император задрожал от сладостного нетерпения и принялся торопливо одеваться.

… Ульянов был ошеломлен. Удар оказался неожиданным, и требовалось какое-то время, чтобы его по-настоящему ощутить. В первую минуту Ульянов даже не успел расстроиться.

— У вас уже есть жена и любовница, г-н Ульянов, — продолжала Анжелика. — В вашем возрасте пора уже несколько умерить пыл.

«Теперь даже оставаться в этой квартире неудобно, — подумал Ульянов. — Надо забирать вещи и сматываться».

— Благодарю вас за роскошный букет, г-н Ульянов, — смягчилась Анжелика. — Вы ужасный дон Жуан, но настоящий джентльмен, должна отдать вам должное.

«Следует оставаться джентльменом до конца», — подумал Ульянов.

— Вы, по-моему, куда-то собирались, Анжелика. Позвольте мне вас проводить.

— Вы можете проводить меня только до извозчика. Дальше вам нельзя — я еду на Шпалерную.

— Разве к Льву Абрамовичу уже пускают? — удивился Ульянов.

— Пока нет, — тяжело вздохнула Анжелика, — но все равно надо ехать. Может что-нибудь разузнаю.

— Подождите, пожалуйста, я возьму с собой чемодан, — сказал Ульянов.

— Думаю переехать в гостиницу.

— Как знаете, — просто ответила Анжелика.

Они остановили извозчика на углу Невского и Николаевской.

— Прощайте, Анжелика, — с чувством сказал Ульянов.

— До свидания, г-н Ульянов, — ответила Анжелика. — Всего вам доброго. Мне бы хотелось, чтобы вы стали немного похожи на Льва Абрамовича.

«Есть в каждой женщине какая-то загадка, — подумал Ульянов. — Дался же ей этот Каскад!»

— Сейчас трудное время, Анжелика. Вы не боитесь показываться на Шпалерной и хлопотать там о политическом?

— Боюсь, — просто ответила Анжелика, — но что делать?

Ульянов почувствовал, что краснеет. Неужели еще не разучился?

Потом он вспомнил, что вот также десять лет назад его навещала в тюрьме Надя. Впрочем, тогда это было не столь опасно. Ему вдруг тоже захотелось поехать на Шпалерную, хотя он и понимал, что это будет безрассудный шаг. Додумать эту мысль он не успел: Анжелика села в карету и захлопнула за собой дверцу.