Королева-мать встревожилась. События развивались слишком стремительно, они вышли из-под ее контроля. Она недооценила де Шантонне. Он предложил обменять Наварру на Сардинию! Глупец Антуан заинтересовался его идеей, наивно поверив в то, что Сардиния такова, каким представил испанец этот остров.

Если она проявит неосторожность, де Гизы вернут свою племянницу во Францию и выдадут замуж за Антуана; Луиза сообщала, что он проявляет все большую терпимость к католической вере.

Она принялась шагать по комнате. Какую другую женщину со всех сторон окружали враги? К кому ей повернуться лицом? К де Гизам? К Бурбонам? К испанскому послу и его мрачному господину, королю Филиппу, ее зятю, тень которого постоянно преследовала Катрин? Она могла заключить с кем-то из этих людей лишь кратковременный союз. Она вела одинокую, тайную игру; они не должны догадываться о ее планах. Ей необходимо быть в одиночестве, чтобы сохранить власть и трон для Генриха, когда придет его время. Она знала, что все интригуют против нее.

Она сама в недобрый час предложила выдать Марию Стюарт за Антуана. Могла ли она догадаться о последствиях? Она показалась себе новичком в политической борьбе. Она совершила столько ошибок!

Она должна извлечь из них урок. Предотвратить женитьбу Антуана на Марии Шотландской. Каким опасным стал бы этот союз! Де Гизы успокоятся, лишь посадив Марию на французский трон; если Антуан станет католиком, они захотят, чтобы он оказался там же.

Она вела себя опрометчиво. Проявила чрезмерное расположение к гугенотам. Теперь католическая партия собиралась сделать Антуана королем и мужем Марии Шотландской. А ее дети — юный Карл, дорогой Генрих? Они должны умереть. Другие люди быстро узнали секреты ядов, привезенных Катрин и ее сторонниками во Францию. Не ухудшилось ли здоровье Карла? Генриха? Катрин считала всех такими же неразборчивыми в средствах, какой была она; поскольку она часто думала о ядах, ей казалось, что и другие готовы прибегнуть к ним.

Она не знала, куда повернуться. Следует сделать так, чтобы Жанна Наваррская явилась ко двору. Это было очевидным. Если кто-то способен предотвратить развод Антуана с женой, то это сама Жанна.

Катрин написала ей ласковое письмо. Как чувствуют себя дорогие малыши? Не думает ли Жанна, что брак маленькой Катрин, тезки королевы-матери, с ее сыном Генрихом будет удачным? «Он так свяжет нас! — писала Катрин. — А еще возможен союз между дочерью Маргаритой и вашим сыном Генрихом, предложенный моим покойным мужем. Мы должны обсудить это при личной встрече…»

Во втором письме Катрин сообщила Жанне, что ей следует отправиться на север, чтобы принять участие в заседании Совета, которое состоится в Пуасси.

«Моя дорогая кузина, вам известно, что я — ваш друг. Вы знаете, что религиозные противоречия, залившие страну кровью, огорчают меня. По-моему мнению, представителям враждующих сторон необходимо встретиться, обсудить положение, попытаться найти взаимопонимание; чего можно добиться кровопролитием?»

Катрин вызвала к себе герцогиню де Монпансье; поскольку эта дама сочувствовала гугенотам, Катрин сочла возможным использовать именно ее.

— Мадам де Монпансье, — сказала она, — я отправляю письма королеве Наваррской и думаю, что вам также следует написать ей. Я знаю, создалась не слишком приятная ситуация, но, по-моему, королева Наварры должна знать о ней. Мне кажется, если бы Жанна находилась здесь, она смогла бы удержать своего мужа от безумств. С каждым днем живот мадемуазель де ла Лимодьер становится все больше. Вы знаете, я не люблю видеть такое при моем дворе. Король Наварры без ума от этой женщины; думаю, следует сообщить Жанне об этом. Есть и другой момент. По-моему, она должна знать, что Антуан пытается обменять ее королевство на никчемный остров. Этот человек способен на любую глупость. Напишите ей обо всем.

— Я напишу ей о предлагаемом обмене, мадам.

— Также упомяните о том, что бастард Антуана портит изящную фигуру мадемуазель де ла Лимодьер.

— Мадам, я…

— Это приказ, — заявила Катрин.

Монастырь Пуасси, где собрался Совет, находился недалеко от Сент-Жермена; сюда в летнюю жару прибыли лидеры католиков и протестантов. Как позже поняла Катрин, эта встреча была обречена с самого начала.

Говоря о религии, люди становились фанатиками. Они упрямо стояли на своем. Бесконечно обсуждали догматы. Не все ли равно, как происходит причастие, думала Катрин. Однако собравшиеся без устали спорили о таких ритуалах, как посвящение в духовный сан и крещение.

Катрин, обводя взглядом великих мужей, заседавших в монастырской трапезной, спрашивала себя: почему они воюют друг с другом? Почему готовы умереть за веру, за глупые софизмы?

Все они одинаковы: хитрый кардинал Лоррен и могущественный герцог де Гиз; отсутствующий, к счастью, Кальвин; Теодор де Без; Мишель де л'Опиталь, этот благородный гугенот, к чьим мудрым суждениям прислушивалась Катрин; Жанна Наваррская и Элеонора де Конде; да, все они были фанатиками.

Каких итогов она могла ожидать от встречи, которую организовала? Никаких, ровным счетом никаких. Эти два лагеря никогда не договорятся. Она и не хотела, чтобы они нашли общий язык. Пусть они думают, что она желает этого. Сама Катрин верила лишь в практическую выгоду. Но для нее был полезен фанатизм других, делавший их уязвимыми. Человек, свободный от религиозных убеждений, мог лавировать, делать то, что полезно не для какой-то церкви, а для него самого.

Состоявшийся Совет взбудоражил страну, породил напряжение. Гугеноты считали, что королева-мать все же на их стороне. Катрин, которую охватывала тревога при мысли о том, какие беды сулит ей и ее семье обращение Антуана в католическую веру и его союз с де Гизами, начала демонстрировать свое расположение реформистам. Она хотела заручиться их поддержкой, хотя и понимала, что часть гугенотов хочет заменить монарха президентом.

Гугеноты набирали силу в Париже, Сент-Жермене и Пуасси; казалось, что у них не меньше сторонников, чем у католиков.

Катрин делала вид, будто она не замечает публичные проповеди, устраиваемые во дворце; когда разъяренный Шантонне указал королеве-матери на это, она невозмутимо ответила, что не слышала их.

Даже дети ощущали напряженную атмосферу.

Любимец Катрин, Генрих, склонялся к вере гугенотов. Она была новой и поэтому привлекала тот интеллектуальный круг, к которому принадлежал принц Генрих быстро улавливал настроение матери и следовал им; она с улыбкой слушала сына, когда он рассказывал о Безе и его блестящих проповедях.

В покоях детей вспыхивали ссоры, особенно между Марго и Генрихом. Принц ставил сестру в угол и читал ей проповедь, повторяя произнесенное Безе. Но Марго отказывалась принять новую веру.

— Я — католичка, — не сдавалась девочка. — Моя вера — истинная. Я со своим будущим мужем всегда буду поддерживать истинную веру.

— Твой будущий супруг — гугенот, — парировал Генрих.

Это замечание вызвало у Марго презрительный смех; она была полна решимости не выходить замуж за Генриха Наваррского и оставаться католичкой.

— Мой будущий муж — католик.

— Вероятно, — поддразнил сестру Генрих, — тебе неизвестно, кто станет твоим мужем, мадемуазель Марго.

— Нет, известно. Мы с ним уже договорились.

— Как его зовут? Скажи мне. Я думаю, тут произошла какая-то ошибка.

— Ты должен знать. Он — твой тезка.

— Это — Генрих. Верно. Он провел детские годы в крестьянской избе и вскормлен крестьянкой. Значит, он сам стал крестьянином.

Марго тряхнула головой, откинув со лба свои длинные темные волосы.

— Ты думаешь, я выйду за этого дикаря?

— Да, думаю; это уже решено.

— У него грязные руки и нечесаные волосы. Я не выйду за крестьянина, братец.

— Выйдешь. Этот крестьянин — будущий король Наварры, дорогая сестрица.

— Я стану женой другого Генриха.

Генрих рассмеялся.

— Де Гиза? Смотри выше, Марго.