Когда Михал потянулся к застежке ее рубашки, она с удовольствием выгнулась навстречу его рукам.

— Если ты завалишь экзамен, лучше сделай себе харакири, лапочка, — с нежной улыбкой вещал однокашнику Бран. — Иначе я вспорю тебе брюхо и вытяну все кишки, а потом удавлю на них, и твоим дерьмом будет вонять по всей казарме!

— Фу-уу, ну ты как всегда, — скривился сосед по комнате. — Ты специально всем напоминаешь, что родом с помойки, да, Белл?

— Глава семьи Наби будет счастлив услышать, что ты считаешь его дом помойкой, — еще ласковее ответил, почти пропел Бран. — А ты, баба в форме, учти, что я не шучу.

Оппонент вжимался в стенку, проклиная и того, кто придумал позвенную систему обучения, где каждый получает не заслуженные им лично оценки, а среднее по звену из пяти человек, и тот день, когда курсант Белл поступил на отделение противокосмической обороны. Поступил, надо заметить, по сокращенной экзаменационной программе, вместо пяти положенных экзаменов безупречно сдав три и представив наилучшие рекомендации. После этого его сразу назначили командиром звена. Бранвен гордился назначением и бело-золотой нарукавной повязкой примерно три дня, до тех пор, пока не изучил всю схему, по которой звеньевой отвечает за все — нарушения дисциплины, знания товарищей, состояние их коек и причесок, и это ради лишнего десятка риялов и туманных карьерных перспектив.

Звено состояло из него и четырех сынков богатеев, которые были уверены, что главное — закончить академию, а там уж отцы обеспечат теплое и уютное место службы. Позиция в списке выпускников их не особо волновала, все четверо готовы были получить низшую зачетную оценку. Бранвена это не устраивало. За месяц он освоился, параллельно схлопотав целую подборку устных выговоров абсолютно за все — за мусор под койками, криво заплетенные косы, единицы, шепотки во время лекций, — и озверел. Четыре вверенных ему кретина отличались, по мнению Брана, лишь одним положительным качеством: нешуточными представлениями о чести.

Представления не позволяли ябедничать на звеньевого ни отцам, ни начальнику курса. Бран быстро понял, что это — непреложное правило курсанта, и начал применять его в своих интересах. Поначалу славшие «подвальника» по всем известным адресам товарищи обнаружили, что наглый однокурсник может с непроницаемым лицом снести любое хамство на публике, только пожав плечами, но к вечеру наступит расплата. Бранвен терпеливо выжидал, когда «подданный» окажется один — в душевой или туалете, в комнате отдыха или в переговорной, — и расплачивался за обиды по тройной ставке.

К началу первой сессии подобные мероприятия уже не требовались. Достаточно было словесных увещеваний. Четверка отпрысков богатых семей поняла, что сопротивляться — себе дороже, подвальника можно убить, но нельзя переупрямить, а вот если найти со звеньевым общий язык, то это сулит немалые выгоды. Бран, выросший в кадетской школе, умел не только драться, но и помогать в учебе, держать язык за зубами, если инициатором шалости был кто-то из его звена, придумывать достойные и убедительные объяснения пропускам занятий.

Бранвену было все равно, что думают о нем вверенные ему «губошлепы». Все, что от них требовалось — получать хорошие оценки, соблюдать дисциплину или хотя бы не попадаться кураторам, короче, стать первой ступенькой в карьере Брана. Отлично вымуштрованное звено — весомый аргумент в получении должности помощника командира отделения или даже взвода, а там и курсантское жалованье больше, и беспокойства, как ни странно, меньше: знай, дрючь звеньевых.

«Губошлепы» не думали о звеньевом ничего хорошего, хотя и в открытую, и втихую спорить, а тем более пакостить, опасались. Если хоть что-то шло не по правилам, писаным или неписаным, Бранвен моментально выходил из себя. По бледной физиономии пятнами растекался багровый румянец, и казалось, что сейчас курсант Белл начнет убивать. Каждый раз окружающие смутно подозревали, что повод не стоит двух глотков воды, и изумлялись тому, как сильно и громко переживает парень. Что до виновников — их неизменно прошибал холодный пот от одной громкости и напора нотаций Брана.

Что удивительно, сумасшедшим или особо вспыльчивым юношу не считали ни ровесники, ни старшие. Бран был предсказуем, логичен и последователен в каждой гневной претензии. Дежурный по казарме во время обхода обнаружил наличие под койкой лишней пары обуви и влепил звену Белла штрафное очко? Нарушение и ущерб для всего звена налицо, значит, виновный будет втоптан в койку. Ботинки были под койкой, но на осмотре обошлось без проблем? «Хоть грибы там суши, лишь бы никто не видел!».

— Всем наплевать, что вы делаете на самом деле, но выглядеть все должно, как пред очами Верховного Жреца, губошлепы, — повторял он по десятку раз на дню. — Мне наплевать, как вы знаете предмет, мне важно, как вы его сдадите! Хоть боком, хоть раком — но на девятку, ясно?!

Однажды на середине такого монолога в комнату вошел начальник курса, санто кайса Нагаев. Бранвен осекся и покраснел, отводя глаза, но тот только усмехнулся, кивнул и вышел, поманив за собой юношу.

— Ты из военных?

Бранвен хлопнул глазами — поправлять старшего по званию он считал неуместным, но и дезинформировать права не имел. Приходилось выбирать между нарушением устава и бестактностью, а подобные дилеммы курсант Белл ненавидел, зная, что второе иногда гораздо сильнее влияет на карьеру, чем первое. Ему хотелось провалиться сквозь землю, но приходилось решать и отвечать, притом — в считанные доли секунды.

— Увы, господин санто кайса Нагаев, я недостоин столь большой благосклонности, — нашелся он наконец. Начальник курса вопросительно хмыкнул и приподнял бровь, после этого Бран продолжил:

— Я всего лишь сын инженера из поместья Салман-бея Наби.

— Ты далеко пойдешь, сын инженера, — улыбнулся офицер. — Ты понимаешь закон и обычай куда лучше потомственных военных. Особенно — неписаный закон и обычай, а это главное. Только отучись, отвечая, иметь такой вид, словно промах убьет тебя на месте. Это провоцирует…

Бранвен вытянулся до хруста в позвонках, оттарабанил нечто длинное и почтительно-благодарное, а когда санто кайса неодобрительно скривил губы, почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Так было каждый раз, когда на лицах старших по званию он читал недовольство.

— Научись быть чуть мягче, с этаким блеском, — Нагаев повел в воздухе рукой, затянутой в золотистую перчатку. — Иначе всю жизнь просидишь в итто кайи, не более того. Сейчас тебе стоило просто сказать «спасибо, господин санто кайса», и этим ограничиться.

— Спасибо, господин санто кайса!

— О, Ман, — вздохнул Нагаев. — Возьми в библиотеке почитать про что-нибудь из жизни аристократии. Легкое чтение, романчики там, детективы…

Бранвен изумленно воззрился вослед начальнику курса. Предложение записаться на факультатив какой-либо из военных дисциплин он бы воспринял без удивления и с предписанным уставом рвением. Поставленная же задача его огорошила — зачем, почему, что там читать и для какой пользы? А если начальник курса решит проверить, как курсант выполнил задание? Тут уж не отвертишься, хоть и жалко тратить время и внимание на такую ерунду.

В следующем семестре курсант Белл обнаружил себя в списках факультативов по стихосложению и церемониальным танцам. Второе он еще мог понять, хотя и с натяжкой. В кадетской школе жрецы научили его паре самых простых танцев, которые исполнялись на праздничных массовых служениях, но если допустить, что будущему офицеру придется посещать службы не только трижды в год — хорошо, пусть танцы. Но стихосложение?! Либо ошибка, либо нахальная шутка составлявших списки однокурсников, отрабатывавших трудовое воспитание в секретариате…

Оказалось — ничего подобного, личное распоряжение начальника курса. Бранвен открыл рот, закрыл, втихаря постучался лбом о небьющееся зеркало в уборной и отправился на занятие. Через две декады преподаватель, молоденький штатский, приватно предложил курсанту отказаться от курса и даже пообещал поставить ему зачет автоматом, лишь бы Белл не портил возвышенную атмосферу страдающим видом, казарменным выражением лица и рублеными уставными ответами. Более всего преподавателя ужасала манера Бранвена читать классические стихотворения, словно речевку.