— Прыгай, — предложил он.

— Ага, с третьего этажа, — фыркнула Арья. — Спасибо, дорогой!

— Не бойся, прыгай…

Арья нарочно метила мимо, уже не опасаясь сломать руку или ногу — «Я боюсь? Я?!» — но когда она почти коснулась ступнями земли, в воздухе вдруг вспыхнуло и погасло яркое голубое свечение. Девушка ступила не на землю, а будто бы на слой упругого и плотного геля, он погасил ускорение и только потом исчез. В руке у Кантора было что-то, похожее на пульт дистанционного управления.

— Что за…?! — изумленно вскрикнула она.

— Тише, девочка, тише, это тоже секретная техника…

— Я-то думала — тебе влетело за меня, а ты, гляди-ка, весь в секретной технике, — зло сказала Арья.

— Ах, вот в чем дело, — задумчиво заметил Анджей, потом усмехнулся. — Ну, прости.

— Да не за что…

Руки легли ей на плечи, Арья коротко дернулась, чтобы вырваться, но через мгновение уже сама вцеплялась пальцами ему в спину, позволяла стащить с себя майку, лишалась остатков разума от прикосновений. Все обиды были мгновенно забыты — на него нельзя было обижаться, невозможно было не любить, не прощать… Девушка не слишком понимала, как, почему оказалась перед ним на коленях.

Свет фонарика, бьющий по глазам, голоса, чей-то изумленный возглас.

— Вы изумительно начинаете службу, подпоручик Новак, — голос начальника училища. — Давно у нас не происходило ничего подобного.

Поднимаясь, Арья искала взглядом Кантора и надеялась, что он скажет хоть слово в ее защиту, но обнаружила, что он уже куда-то делся. Девушка стояла в кольце высших чинов училища, полураздетая, испуганная и униженная.

— Я? Третий круг? — Фархад споткнулся на ровном месте и замер.

Наставник, шедший на полшага сзади, тоже остановился. Разговор был затеян не в самом подходящем месте. В коридорах Гуманитарного Университета всегда царила толчея. Преподаватели, студенты, жрецы-наставники, абитуриенты, лаборанты и обслуживающий персонал — все передвигались быстрым шагом; медлительность почиталась за примету бездеятельности, а это осуждалось. Даже седовласые старцы с длинными бородами торопились, пусть и опираясь на палку или руку младшекурсника. Провожать преподавателей в летах считалось делом почетным.

Вокруг Фархада, в какой толпе он ни шел бы, всегда образовывался конус пустого пространства — так, словно он нес перед собой длинную палку, указку или швабру рукоятью вперед. Сам он не обращал внимания на такую ерунду: обычно на ходу был погружен в размышления. Подсказали приятели, шутившие, что рядом с ним удобно ходить даже по платформам подземки.

— Если ты Фархад Наби, то да, ты. — Наставник улыбался, глядя на растерянного юношу; уже не юношу даже, а молодого мужчину.

— Но чем я заслужил?.. — голос дрогнул, выдавая смущение.

— Коллегия наставников сочла, что ты заслужил. Будешь спорить?

— Нет, конечно же, нет…

— На подготовку тебе дается семь дней. Ты будешь проходить ее в центральном храме. Явись туда завтра и передай вот это, — в руку Фархаду лег лист золотистого пластика, тонкий, с причудливо вырезанными краями. Знаки на нем были неизвестны кандидату в посвященные третьего круга.

— А нельзя…

— Нет, — не дослушав, покачал головой наставник.

Фархад покорно кивнул, прикусывая губу. Новости обрушились на него снежной лавиной. Третий круг — уровень посвящения его отца. Радость и честь. Но — чужой храм, да еще и центральный, самый главный на Синрин… должно быть, тоже повод для гордости, только отчего-то под ложечкой легкий мятный холодок тревоги. Незнакомые наставники, все непривычное, другое. Нельзя было отказываться от невиданной чести, волнение необходимо было унять, изгнать из души прочь, но Фархад никак не мог взять себя в руки.

Наставник смотрел сочувственно и радостно: первый из его воспитанников достиг такого уровня так рано. Еще год назад он ходатайствовал в главный храм. Необыкновенно талантливый ученик, проявивший изумительное для его возраста рвение и прилежание в изучении законов Мана. Семья из «золотых десяти тысяч», безупречная, с первого дня колонизации Синрин верой и правдой служившая обществу и храму. Год спустя пришло приглашение — высокая милость, уникальный случай. Двенадцатилетних посвященных третьего круга на планете было лишь двое. Фархад мог стать третьим — за три месяца до защиты дипломной работы в Университете.

В подготовке, как обнаружил вскоре Фархад, не было ничего необычного. Он уже проходил через нечто подобное. Крошечная келья глубоко под землей. Толстые стены не пропускают звуков, каменная плита двери опускается беззвучно, достаточно лишь приложить руку к выступу на камне. На день — кувшин с водой, горсть сушеных фруктов да помятая масляная лампа, судя по ее виду, времен заселения планеты. Жиденький, хоть и свежий матрас, набитый, если доверять обонянию, сухими травами. Вот и вся обстановка. Полумрак, тишина, гладкий темно-серый камень. Идеальные условия для сосредоточения. Ничего иного от кандидата в посвященные и не требовалось — только очистить разум от суетных мыслей, отвлечься от бега времени и тщетных мирских забот.

В келью его провожал парнишка-послушник, по виду лет семи. Фархад проводил его взглядом с привычной легкой тоской. Такие мальчики, воспитанники храмов, всегда вызывали у него ноющую зависть, смешанную с печальным осознанием неотвратимости судьбы. Никогда, ни при каких условиях он не смог бы стать храмовым воспитанником, а потом и жрецом. Он знал это с самого детства. И все же так хотелось изменить свой жребий, променять бело-лазурную форму студента на лиловое облачение послушника…

Семь дней то летели камнем, сброшенным в лестничный пролет, то тянулись патокой из начинки пирожка. Юноша выспался так, как не мог уже многие месяцы, вспомнил все, чему его учил наставник — три способа сосредоточить ум на одном изречении или одном слове из свода законов; три способа рассредоточить сознание и полностью заглушить шепот мыслей; три способа рассказать наизусть главу законов — прямо, в обратном порядке и назидания отдельно, рассуждения отдельно.

Наконец настал день испытания. Фархад ожидал, что его просто проводят в зал, но на этот раз все оказалось иначе. Сначала — ритуальное омовение в узком бассейне с темной водой, пахшей причудливо и горько. Вода оказалась солона на вкус и больше походила на настой неведомых трав. От нее кожа разгорелась, по мышцам разлилось пьянящее острое тепло, словно юноша вернулся с заснеженной поверхности планеты в теплый шлюз родительского дома.

Потом все тот же молчаливый парнишка, что половину декады приносил Фархаду воду и пищу, жестом велел ему выбираться из воды, подал одежду. Она оказалась не той, в которой кандидат явился в храм, другой, безупречно чистой, хотя и явно не новой. Тонкая широкая рубаха из светлого материала, внутренний шов на рукаве застрочен лишь до локтя. Такие же легкие и широкие штаны чуть пониже колена. Обуви ему не предложили, но каменный пол был на удивление теплым.

Узкие коридоры, прорубленные в скальной породе, освещались едва-едва. Фархад не мог разглядеть, что является источником зеленовато-голубоватого света, сочившегося из ниш под самым потолком. Насекомые? Грибы? Он быстрым шагом шел за послушником и удивлялся тому, о какой ерунде думает в подобный момент. Будущий психолог, он прекрасно понимал, что это — один из способов отгородиться от тревоги ожидания, но способ оказался столь забавным, что юноша не заметил, как начал улыбаться. Наблюдение за собой, как за учебным материалом, всегда его развлекало.

Его ждали двое в коротких балахонах с отметками храмовых техников, третий — почтенный патриарх, посвященный седьмого круга, стоял чуть поодаль от невысокого ложа, застеленного тонким полотном. Фархад с опаской покосился на прибор, стоявший в изголовье. Тот больше всего походил на доисторический энцефалограф, которые показывали в учебных фильмах по истории психологии. Техники не собирались давать никаких объяснений. Ему жестами велели лечь, налепили на голову электроды, нахлобучили поверх глухой шлем и оставили в покое.