Елена и Висконти – известный знаток и любитель литературы; сам, однако, ни одной строки не писал; почти лысый, весьма приличный; петербургски-равнодушный и с отчасти брезгливым выражением лица.

Висконти. Ну оттуда я, конечно, в Рим прокатился…

Елена. Вы видели в Риме Палицына?

Висконти. Побывал у него в мастерской. Кстати, он приезжает на днях в Петербург.

Елена. Вот как! Ну что же? Он много работает?

Висконти. Кончает группу.

Елена. Показывал?

Висконти. О, да! Я в восторге! Вот настоящий художник и вместе с тем величайший пессимист, какого я когда-либо встречал в жизни…

Елена. Какой сюжет группы?

Висконти. «Смерть».

Критик (вмешивается в разговор). Охота вам этаким вздором восхищаться, да еще барыню совращать… Развратная эстетика!..

Висконти. Мне кажется, что Палицын не более эстетик, чем его учителя, уже несомненные гении – Микеланджело. Рафаэль.

Критик. И это слыхали… Не боимся мы ваших Микель-Анджелов и Рафаэлей!..

Елена. Да вы их не знаете… (Елена отходит и вступает в разговор с Калиновским).

Критик (ей вдогонку). И знать не хочу, милая барыня, и знать не хочу!.. Горжусь этим (к Висконти). Вы прочтите мою статью в «Народной совести», там я доказываю несомненно, так сказать, математически, что – «Четверть лошади» Бориса Ивановича Воздвиженского![15] выше, гениальнее – да, да, смейтесь, а я все-таки повторю – неизмеримо гениальнее всех ваших Фетов, Майковых и Рафаэлей…

Елена и Калиновский.

Калиновский (продолжая разговаривать). Послушай, я право не понимаю – почему ты так хлопочешь о Карелине… Тебе-то что?

Елена. Если угодно знать, вот что: вспомни только, как ровно год тому назад ты был так же беден, как теперь Карелин, ты лежал тоже больной и без гроша денег… Не делай того. в чем ты упрекал тогда самодовольных и богатых. Статья Карелина – талантливая…

Калиновский (с раздражением). Ах. Боже мой, да я вполне с тобой согласен: статья и умная, и блестящая, и талантливая. Но напечатать ее в своем журнале я не могу…

Елена. Это нетерпимость!..

Калиновский. Пусть – нетерпимость!.. Помни, милая моя, что литература прежде всего – борьба, да-с, борьба во имя принципов, идей и направлений… Пускай твой Карелин талантлив и даже, если хочешь, по-своему честен. Но он нам не ко двору. Он не нашего лагеря и не нашей партии.

Критик (почти пьяный). Славно, Игнаша, воистину славно обрезал. Именно – не ко двору!.. Дай мне пожать твою благородную руку!..

Елена. Игнатий, помнишь, ты мне говорил однажды: «Горе побежденным в литературе. Их растопчут!» Как это верно! Ложь и обман все ваши громкие слова о принципах. о направлениях!.. Ложь!.. Зачем вы лицемерите? Зачем вы притворяетесь?..

Калиновский. Елена, опомнись! Что ты говоришь?

Гости умолкают, собираются вокруг Елены и слушают ее в недоумении. А в соседней комнате, вокруг стола, веселый говор и звон бокалов. Там возобновляется пир.

Елена (в негодовании). Обманываете публику, читателей, господа… Это вам выгодно, на этом держится ваша слава, но зачем морочить нас, близких, друг друга и самих себя. Ваш журнал – коммерческое предприятие, основанное на деньгах и для денег. Во что вы верите? Что проповедуете?. Как в магазинах материю, вы чуть ли не по аршинам – да! – по листам продаете ваши горячие статьи о благе народа, об идеалах, чтобы бросать деньги продажным женщинам и пить вино в трактирах. Как вы смеете учить людей, когда вы не любите их и ничуть не лучше их?.. Это бесчестно!

Романистка (вскакивает, взвизгивая). Я не позволю, я не позволю… в моем присутствии так оскорблять наш честный лагерь!..

Громкий звонок Все оглядываются.

Беллетрист (вылетает из прихожей, запыхавшись, в шубе, с радостным лицом). Все готово, господа, все готово!.. Лошади поданы!..

Гости (которые сидели за столом, входят с шумом в приемную). Что здесь? Что такое случилось?

Беллетрист. Тройки – у ворот. Скорее одевайтесь!..

Романистка. В Аркадию.

Висконти. Не советую в Аркадию – лучше к Кюба.

Критик. Сначала в Аркадию, потом к Кюба.

Калиновский. Чудесно, чудесно! Висконти, вы ужин на себя возьмите. Вы – известный гастроном.

Критик (встает, шатаясь). Жена, поезжай домой, нечего тебе в Аркадии делать…

Жена критика (цепляется за его одежду). Ах, нет. Сашенька, я с тобой, с тобой – от тебя ни на шаг!..

Критик (в отчаянии). Прицепилась, проклятая, теперь не оттащить!

Петров. А цыганки, значит, будут? Я, знаете ли, очень люблю брюнеточек восточного типа…

Калиновский. О, я вам такую представлю, что пальчики оближете!..

Гости толпятся. Все, кроме Елены, выходят в прихожую, и оттуда слышны крики и разговоры.

Критик (за сценой пьяным голосом). Ах, Игнашечка, милый мой, редактор хорошенький… так бы я тебя в губки и расцеловал!.. Гришка или, как тебя там, черт, Сенька!.. Эй, Висконти, джинжера[16] покрепче не забудьте, джинжера с подливкой!

Все с шумом уходят. Елена стоит, закрыв лицо руками. Марфа входит из правой двери.

Марфа (сердито). Уехали. Слава тебе, Господи! Володенька два раза от ихнего крику просыпался…

Елена. Няня, убери поскорее все окурки из пепельниц и бутылки. Вот здесь пролито вино. Вытри. Открой форточку.

Марфа прибирает комнату и открывает форточку. Слуги уносят обеденный стол из соседней комнаты. Елена подходит к окну и жадно дышит свежий воздух.

Марфа. Не простудитесь, барыня. Я вам шаль на плечи накину (накидывает шаль).

Елена. Мне лучше, когда я дышу холодным воздухом. Вон на крыше снег под луною блестит… Какой он чистый, голубой! Это должно быть снегом так хорошо пахнет воздух… Ах, няня, няня, милая, какие все люди – гадкие, скучные и грязные!

В прихожей звонок. Елена пугливо оглядывается на дверь.