Чифуни выругалась и нырнула за укрытие как раз в тот момент, когда заговорил автомат последнего террориста, который оставался стоять на ногах.

Рисовые зерна летели из пробитых мешков в разные стороны и осыпали Чифуни словно на свадьбе. Молодой женщине, однако, это показалось несколько преждевременным; она очень высоко ценила свою независимость.

Низко пригибаясь, Чифуни стремительно преодолела расстояние в полдюжины шагов, отделявшее ее от другого укрытия, на бегу перезаряжая свое оружие. На секунду высунувшись в проход между штабелями товаров, она ответила длинной прицельной очередью, как учили ее в “Метсаде” — подразделении израильской разведки, специализирующемся на практических аспектах непосредственного контакта с противником.

Как раз в этот момент преступник, паливший по мешкам с рисом, пригнулся и стал вытаскивать из своей винтовки опустевший “рожок”. Пули Чифуни попали ему в грудь, в шею, в нос и в макушку, обдавая Юко Дои красными брызгами.

Воспользовавшись замешательством последнего уцелевшего врага, Чифуни бросилась вперед, но поскользнулась на разлившемся масле, которого в темноте не было видно на полу. Она упала, и пистолет, вырвавшись из ее руки, отлетел куда-то в темноту, под поддон.

Последний противник Чифуни поднялся на колени и сделал выпад мечом. Молодая женщина успела откатиться в сторону, однако клинок задел ее руку, и она почувствовала неожиданную слабость.

— Не-ет! — раздался отчаянный крик Юко Дои. Потом послышался тупой чавкающий удар. Меч наискосок вонзился в ее шею, рассек верхнюю часть тела и остановился, только наткнувшись на кости таза. Рассеченная чуть не напополам, Юко Дои рухнула на пол, сохраняя на лице выражение застывшего ужаса.

Террорист смотрел на упавшее тело словно завороженный.

Чифуни подобрала выпавшую из рук первого мужчины М-16, перебросила регулятор в положение “автоматического огня” и двумя короткими, перекрещивающимися в форме буквы Y очередями, поставила точку в едва начавшейся фехтовальной карьере последнего своего противника.

Языки пламени облизывали потолок и стены складского помещения. Пол был скользким от масла и пролитой крови, а в воздухе витал запах бойни, горящего спирта и вьетнамского ферментированного рыбного соуса.

Железная Шкатулка должна была рассказать Чифуни об участии “Яибо” в покушении на жизнь ирландца по фамилии Фицдуэйн. Мало кто сомневался в том, что удар нанесен “Лезвием меча”, однако важно было узнать, в чьей руке оказался клинок на этот раз. У Чифуни были свои подозрения, но пока не было доказательств.

К сожалению, Юко Дои уже ничем не могла ей помочь.

Со временем Фицдуэйн сумел выработать определенный порядок, который, как ему казалось, позволял больничным коновалам делать свою работу и не мешал ему делать свою.

По утрам он превращался в игрушку в руках медиков: его будили спозаранок, мыли, кормили и приводили в полную боевую готовность всеми доступными средствами. После этого начинался врачебный обход.

Его осматривали, как правило, придирчиво и тщательно. Теперь Фицдуэйн знал, что должна чувствовать замороженная курица на прилавке супермаркета. Постепенно он привык к тому, что его ощупывали, тыкали и вставляли во все места всевозможные медицинские приборы, однако довольно часто ему хотелось украсить себя табличкой: “Лекарь, помни! Перед тобой не курица, а человек!”

Однако все попытки убедить врачей обращаться с пациентами как с разумными и сознательными людьми были обречены на неудачу. Возможно, врачу просто необходима была некоторая дистанция, чтобы самому не повредиться рассудком, постоянно пребывая в окружении изуродованных и страдающих человеческих существ. Считая себя особым — совершенно иным или даже высшим — существом, можно было в конце концов таки впасть в спасительный самообман, убедив себя, что уж с тобой-то не может случиться ничего из того, что ты видишь каждый день своими собственными глазами.

Такова была собственная теория Фицдуэйна, довольно приблизительная и построенная на догадках, так как сиделки и прочий младший медицинский персонал нисколько в нее не вписывались, хотя и работали в том же самом окружении. Все они, почти без исключения, были внимательны, заботливы и ласковы даже тогда, когда им приходилось выносить подкладные судна и ночные горшки.

Обед приносили довольно рано. Затем Фицдуэйн, как правило, спал полтора или два часа. После освежающего сна он работал или принимал посетителей почти до самого ужина. Поужинав, он снова засыпал и просыпался в тихую предрассветную рань, которая понемногу начинала казаться ему лучшим временем суток. Все вокруг было спокойно, Фицдуэйна ничто не отвлекало, и он мог спокойно размышлять и строить планы. И еще: по утрам он встречался с Кэтлин, которая с каждым днем нравилась ему все больше и больше.

Настенные часы показывали час ночи. Занавески по просьбе Фицдуэйна были опущены только до половины, и вся комната была освещена серебристым лунным светом. Палата Фицдуэйна находилась на третьем этаже и с земли не просматривалась, и все же окно было самым слабым звеном с точки зрения обеспечения безопасности. Хьюго знал, что с его стороны оставлять окна не занавешенными было не очень мудро, но он любил лунный свет, а замкнутое пространство госпиталя подчас вызывало в нем легкие приступы клаустрофобии.

Бутс спал рядом с ним на раскладушке. Он лежал на спине, разметавшись, закинув одну руку назад, за голову. Длинные ресницы отбрасывали на румяные пухлые щечки темные тени. Некоторое время Фицдуэйн прислушивался к его глубокому и ровному дыханию. По его мнению, в мире не могло быть ничего прекраснее спящего ребенка, особенно если это твой собственный ребенок.

Бутс, конечно, отнюдь не всегда оставался ночевать в госпитале, однако два или три раза в неделю это случалось. Уна сказала Фицдуэйну, что для малыша это было что-то вроде военного похода, и это, несомненно, несло в себе некоторую долю приключенческой романтики. Вот и сейчас на полу рядом с раскладушкой Бутса лежала пластмассовая сабля. Обстановка больницы и раны отца не произвели на него особенно сильного впечатления, однако он был преисполнен решимости не допустить, чтобы плохие люди снова поранили его папочку.

Сам Фицдуэйн стремился к тому же самому, однако предпочел вооружиться несколько иначе.

Килмара оставил ему автомат “калико”. Это американское высокотехнологичное оружие было снаряжено сотней патронов калибра 10 миллиметров, которые помещались в спирально-трубчатом магазине, крепившемся поверх ствольной коробки. Патроны подавались при помощи сложного механизма, отдаленно напоминавшего винт Архимеда и приводившегося в движение пружиной. Автомат был снабжен складывающимся прикладом и благодаря необычному расположению магазина обладал относительно небольшими размерами, сохраняя при этом довольно значительную огневую мощь. “Калико” был настолько компактным и легким, что напоминал скорее игрушку, чем боевое оружие, и помещался в чехле, который отдаленно напоминал седельную кобуру и скрытно прикреплялся к койке Фицдуэйна с правой стороны.

Фицдуэйн услышал в коридоре шаги Кэтлин.

Он уже научился различать звук шагов многих из тех, кто приходил к нему по долгу службы. Походка Кэтлин была нешумной, но уверенной и твердой. Ритм, который отбивали ее ноги, нисколько не напоминал быструю побежку перегруженного работой ординатора или нарочито размеренную поступь консультанта. Походка Кэтлин была походкой человека, знающего себе цену.

Войдя в палату, Кэтлин закрыла занавеси и включила подсветку мониторов. Потом она подошла к Бутсу и подняла его по малой нужде. Мальчик спал в длинной трикотажной майке, разрисованной маленькими медведями. Сделав свое дело, он удовлетворенно покряхтел. Бутс так и не проснулся до конца и был податливо-мягким, румяным, теплым со сна. Кэтлин поднесла его к Фицдуэйну для поцелуя и быстрых объятий, после чего Бутс снова вернулся к себе под одеяло.