Быть грому великому, быть сече невиданной! Не день, не два греметь мечам о шеломы хозарские, трещать их копьям, ломаться о щиты червленые северянские, дождем летать стрелам из града на поле, из поля во град. И неведомо, чем закончится этот пир кровавый, кому из них суждено сватов угощать, а кому землю костьми устилать…

Но миновал день, и ночь прошла, а хозары не шли на приступ. Стали лагерем на поле ратном, подальше от стен Чернигова, и ждут чего-то. То ли новых полков из Итиля, то ли верят: одумается князь Черный, запросит мира и ласки великого кагана.

В детинце стали тревожиться: чего стоит недвижно огромное хозарское войско? Почему молчит? Ждет, пока северяне сдадутся? Задумывают новый внезапный удар по Чернигову? Где, когда ждать от них удара в спину?

А лагерь хозарский молчал. Только дым стлался по полю, да запах поджаренной конины щекотал ноздри воинов северянских, стороживших на стенах.

Нависала беда тайная, неминучая.

Но вот на следующее утро отделились от хозарского стана три всадника и, подняв над собой знакомый всем племенам стяг мира, поскакали к Северным воротам.

Воины зашумели на стенах, крикнули о посланцах вниз, а оттуда люди передали старейшинам и князю.

Однако вблизи настроение хозар оказалось совсем не мирным.

– Эй, там, за стенами! – грубо крикнул один из них, будто не видя, что с помостов глядят на них сотни настороженных глаз. – Мы нарочные мужи великого Итиля. Славный каган Хозарии, повелитель двадцати пяти племен, повелел передать слуге его, князю северянскому, свою последнюю волю.

– Ну, ну, говори, – отозвался кто-то из ратных людей на помосте.

– Я чаушиар! – злобно крикнул хозарин, посмотрев в ту сторону, откуда донесся голос. – Желаю говорить с князем немедля и лично!

– А-а, так это ж сват! – послышался насмешливый голос. – Чаушиар-то и приезжал к нам сватать княжну за кагана. Тебе и подождать не грех! Сватам и обычаем велено быть терпеливыми. Повтори-ка лучше сказочку про куницу – красную девицу.

По стенам волною прокатился смех.

Дозорный приказал ближайшему отроку:

– Слетай-ка живым делом к князю да перескажи слова хозарина!

– Требую немедля перебросить мост, открыть ворота. Потом, может, будет поздно! – пригрозил чаушиар.

– Смотри на него, какой прыткий! – Кто-то язвительно засмеялся. – Сказано тебе, подожди! Нам еще не ведомо, что князь повелит.

Черный недолго раздумывал над тем, стоит ли пускать в Чернигов незваных гостей. Пока чаушиар препирался с воинами на стенах, прибежал отрок с княжьим повелением: открыть ворота, впустить посланцев кагана в окольный град.

Князь встретил чаушиара сухо и недружелюбно.

– Что утешительного привез ты на сей раз, нарочный луж земли Хозарской? – спросил он, хмуро глядя на него.

– Каган велит не проливать напрасно кровь! – резко ответил чаушиар. – Дружина у северян невелика, и даже вместе с ополчением не устоять ей перед натиском наших воинов. А разобьем ваше войско, хуже будет всей Северянщине, да и тебе, князь, и дочери твоей. Не ждите тогда пощады от кагана. Веди сейчас к нему княжну.

Черный помрачнел и так же холодно ответил:

– Но княжна, как и раньше, не желает быть женой кагана.

– Князь должен помнить, что он и дочь его подвластны хозарскому каганату! – уже гневно продолжал чаушиар. – А закон позволяет кагану не спрашивать о воле подданных. Воля – это сила, а сила на стороне кагана.

– Неправда! – повысил голос черниговский князь. – Кроме законов, есть еще и обычай. А обычай велит спрашивать согласия девушки, тем более согласия княжны.

– Обычай мы уже соблюдали: просили княжну быть женой кагана добром и лаской и богатыми дарами. Но теперь, – чаушиар зло прищурился, – теперь настало время напомнить о законе, том самом, по которому она должна принадлежать кагану как дочь подвластного князя.

– То ваш закон! А наш повелевает взять под защиту своих кровных.

Чаушиар долго молчал. Он не ожидал такой непримиримости Черного.

– Значит, ты решил противиться воле кагана? – проговорил он наконец. – Подумай…

– Я уже думал, – прервал его Черный. – Так и передай кагану: либо он мирно вернется в Итиль, оставит в покое народ мой и дочь мою, либо я ему больше не подвластен. Ни я, ни земля Северянская.

Чаушиар пристально, не отводя глаз, глядел на князя… Он понял, что решение его непоколебимо, и поспешно уехал из Чернигова.

Главный удар, как и следовало ожидать, был нацелен на Северные ворота. Хозары успели за сутки подготовить множество лестниц и двинулись к Чернигову, нагруженные свежерубленным деревом. Посередине, как раз против ворот, могучие воины несли на плечах толстые дубовые колоды, прозванные бивнями. Следом за ними шли отряды мечников, за ними – лучники, которые должны были прикрывать тучами стрел переправу через ров, штурм черниговских стен и, самое главное, – ворот.

Спешенные хозары, без лошадей, как бы утратили опору. Непривычные к пешему строю, они беспорядочно толпились и бежали вперед, будто гонимые какой-то страшной силой и ослепленные страхом.

Северяне, не теряя времени, готовились к бою. Закопченные как черти, смоловары раздували огонь в очагах, готовые по первому зову воинов, стоявших на помосте, подать кипящую смолу, чтоб лить ее на головы врагов, пытающихся взобраться на стену. Каменоломы наносили под стены камни, завалили ими помост, устраивались на облюбованных местах, с которых можно половчей да побыстрей обрушить каменный дождь на врага. Они были уверены, что именно их оружие решит судьбу невиданного в этих землях побоища.

Но больше всех тревожились северянские лучники: они первыми должны вступить в бой, и если не остановить, то крепко поубавить лавину наступающих врагов. Мечи пойдут в ход потом, в сражении на стенах, когда хозары дойдут до толстых и высоких черниговских стен, с набитой меж двумя дубовыми срубами землей, с широким помостом и щитами. В них – перевес северян над хозарами, и мощные стены эти – надежда и опора северян.

Со страшным криком и шумом хозары двинулись на приступ. Вот уже блеснули сабли, качнулась вперед ощетинившаяся лавина. И не успела зазвенеть на помосте первая тетива, как с поля ратного полетела на северян тьма-тьмущая хозарских стрел. Шум сражения донесся в переполненный людьми город. Раздались боевые кличи начальников, яростные крики воинов, вопли раненых. Все это, слившись воедино, грозной тучей нависло над полем кровавой сечи.

Черная не сомневалась, где ей быть сейчас: конечно, среди тех, кто проливает кровь и умирает, отстаивая родину от врагов. Но ее сдерживали увещания отца, подавленного обрушившимся на Северянщину несчастьем.

«Не дело княжны, говорил он, бросаться в водоворот ратной сечи». И она обещала отцу оставаться в тереме. Не хотелось причинять ему лишних тревог помыслами о ее судьбе. Не послушается она, еще пуще станет отец терзать свое сердце горькими думами и страхами… Из-за этого и битву может проиграть. В ратном деле спокойствие воина много весит…

Хоть и старалась Черная унять тревогу, но не сиделось ей на месте. Металась в горнице от окна к окну, и мысли лихорадочно теснились в голове. А может, хозары уже проломили ворота и ринулись в окольный град, топчут копытами коней воинов народного ополчения? Может, именно сейчас и следует бежать к сражающимся людям, поддержать в них боевой дух, вселить в сердца надежду, веру в победу? Может быть…

Но тут приглушенный шум вдруг вспыхнул с новой силой, будто громом ударил в окна. Княжна застыла на месте, с ужасом прислушиваясь, стараясь понять, откуда доносится все усиливающийся тысячеголосый рев.

«О боги, – мелькнула страшная догадка, – наверно, хозары разбили ворота и прорвались в город!» Не в силах больше сдерживать себя, она побежала к выходу, оттуда прямо на конюшню, где всегда ждал ее верный Сокол. Конюшие не осмелились перечить княжне. Однако же в домашней одежде не могли выпустить ее из детинца. Пока одни седлали и выводили Сокола, другие принесли кольчугу, шлем, все нужное для ратных выездов, когда-то изготовленное по желанию Черной.