Франческа вновь удивила меня своей непредсказуемостью. Когда я торжественно вплыла в золотистую гостиную, она была не одна, а с гостями.

Это была супружеская пара средних лет, доктор Кондотти и его жена. Он напоминал мне забавного детского поросенка, весь пухленький и розовенький. Пряди седеющих волос были аккуратно зачесаны над высоким благородным лбом. В отличие от доктора его супруга была худа, с блестящими волосами белого цвета, которые выглядели как самый настоящий парик.

Я уже успела обратить внимание на тот факт, что итальянцы страшно любят присваивать себе звания типа «доктор» или «профессор». Доктор Кондотти мог вообще не иметь ни малейшего отношения к медицине. Тем не менее, я почему-то решила, что он-то как раз имеет самое прямое отношение к медицине. Взгляды, которые бросала на мой живот его жена, когда думала, что я не замечаю ее откровенного любопытства, были по меньшей мере странными для дамы ее возраста. Доктор же поглядывал на меня с нескрываемым профессиональным интересом.

Они были весьма скучной парой. Только врожденное умение Франчески поддерживать светский разговор не давало угаснуть вяло текущей беседе. Слава Богу, семейство Кондотти задержалось на вилле ненадолго.

Вскоре после того, как за ними закрылись двери, Франческа расположилась в своем любимом кресле со вздохом облегчения. Менее сдержанная женщина на ее месте скинула бы сейчас свои тесные туфли на высоких каблуках, взъерошила руками тщательно уложенные волосы и издала бы крик облегчения.

— Надеюсь, вам не пришлось скучать, — деликатно осведомилась она. — Кондотти неплохо изъясняются по-английски, вот почему я решила пригласить в гости именно эту пару, однако, надо отметить, что они образованием не блещут, интеллектуалами их, к сожалению, не назовешь.

— Ничего страшного не произошло, — вежливо ответила я.

— Мне очень неловко, что пришлось оставить вас на целый день в одиночестве. Вероятно, завтра я смогу показать вам кое-что из местных достопримечательностей.

Вот тут-то как раз и наступил благоприятный момент, когда следовало начать разговор на интересующую меня тему.

— Я обещала Питу, простите, Пьетро, что проведу с ним часть завтрашнего дня.

Она уже, скорее всего, была поставлена в известность, что я навещала мальчика. Во взгляде графини не было ни малейших признаков удивления или недоумения, только обычное человеческое любопытство и немного недовольства.

— Вы не стали запирать его на ключ.

— Нет, не стала.

— Хотите еще кофе? — Ее рука не дрогнула, когда она поднимала тяжеленный серебряный кофейник. То, что Франческа не позвала Эмилию, позволило мне предположить невероятное: она хочет поговорить со мной наедине.

— Нет, благодарю вас. — Ее самообладание и умение держаться в рамках приличия несколько ослабили мой пыл. Спустя какое-то время, потребовавшееся мне для того, чтобы вновь собраться с духом, я нерешительно произнесла: — Я понимаю, вы можете сказать, что я вмешиваюсь не в свое дело, но...

— Вы ведь преподаете, как мне кажется.

А ведь у нас даже не заходило речи о том, чем я занимаюсь.

— Вы тщательно изучили мою жизнь.

— Но ведь это естественно при сложившихся обстоятельствах. Мне кажется, на моем месте вы сделали бы то же самое. Когда я получала ваши письма, я еще не знала о том, что Бартоломео женился. Ведь вы же могли оказаться... кем угодно...

— Не могу не согласиться с вами. Однако...

— Я знаю теперь совершенно достоверно, что вы действительно были настоящей, законной супругой Бартоломео. Поэтому вы имеете полное право находиться здесь. Кроме того, я не могу согласиться с тем, что условия, в которых живет на вилле Пьетро, как вы изволили выразиться, «не ваше дело». Я надеялась, что вы не станете вмешиваться в нашу жизнь, но, как я успела заметить за краткий период нашего знакомства, вы, похоже, просто не можете жить иначе. Те качества, которые заставляют вас поступать подобным образом, — это просто особенности, присущие молодости, я уважаю их, но не могу одобрять.

Меня никогда еще не подвергали анализу с такой холодной рассудительностью, никто не делал этого, даже доктор Болдвин. Если бы она высказала пренебрежение или раздражение, я бы смогла дать ей достойный ответ. Но против этой бесстрастности и объективности мне нечего было возразить.

Пока я обдумывала ее слова, графиня спокойно продолжала.

— Вы, наверное, полагаете, что я излишне жестока в обращении с мальчиком. Мои методы не соответствуют вашим, и я не намерена оправдываться перед вами или кем бы то ни было. Педагогические теории меняются, как, впрочем, и женское настроение: то, что считается истинным и правильным сегодня, завтра может выйти из моды, причем этому найдутся объективные причины. Запирание ребенка в его комнате — это не бессердечие и жестокость. Вовсе не поэтому мне приходится закрывать дверь в спальню мальчика на замок. Я делаю это для того, чтобы он сам не мог причинить себе вреда, в целях его же безопасности. Уже дважды за последние несколько недель он пытался лишить себя жизни. Прискорбно, но члены семейства Морандини подвержены наследственному заболеванию. У Пьетро тоже имеются его явные признаки. Этот ребенок — сумасшедший.

— Я не верю этому, — только и смогла пробормотать я.

— Чему конкретно вы не можете поверить? Тому, что существует подобная наследственность, или тому, что Пьетро пытался наложить на себя руки?

— Ни тому, ни другому.

Она улыбнулась. Ее ровные зубы блестели, как крошечные льдинки.

— А вы достаточно прямолинейны, не так ли?

— Я должна извиниться перед вами. Может быть, вы сказали мне правду в том виде, в каком вы сами себе это представляете, тем не менее... Я уверена, что вы просто ошибаетесь, просто ошибаетесь.

— Мой супруг умер в госпитале в Виченце, — спокойно сказала она. — Он был безнадежно безумен. Его родной дядя, его дед...

Сгустившаяся атмосфера была настолько плотной, что, казалось, воздух вокруг нас можно резать ножом. Мне даже почудилось, что к нам сейчас ворвется миссис Рочестер[4] с душераздирающими стонами.

— Послушайте, — почти в отчаянии произнесла я. — Я не так уж много знаю о психических заболеваниях — прошу вас простить меня, если я буду употреблять этот термин вместо «сумасшествие». Мне известно, что расшатать нервную систему ребенка легче всего постоянными напоминаниями о том, что он подвержен психическим расстройствам.

— Мне тоже это прекрасно известно. Но, даже если бы я и не знала об этом, психиатр, у которого наблюдается Пьетро...

— Вы водите его к психиатру?

На мгновение мне показалось, что самообладание графини дало трещину.

— Я понимаю, что не соответствую вашему представлению о любящей бабушке, Кэтлин, но я ведь и не монстр, уж поверьте. Так, может быть, вы все-таки позволите мне рассказать вам все без лишних эмоций и, прошу вас, не перебивайте меня.

— Между прочим, именно вы постоянно употребляете термин «сумасшествие», — упорно защищалась я, — говоря об эмоциональной окраске... — Я рассчитывала, что у нее на лице отразится хотя бы чувство обиды или недовольства, но она лишь одарила меня дружелюбной улыбкой.

— Впредь я буду избегать подобной терминологии.

— Отец Пьетро, как вы, наверное, уже поняли, был моим сыном, причем, моим единственным сыном. Он всегда был очень практичным ребенком, сообразительным, но без искры живого воображения — редкость в семействе Морандини, хотя, как я полагаю, вы станете возражать по поводу последнего замечания относительно наследственных особенностей характера. В любом случае, Гвидо продемонстрировал незаурядные способности в области бизнеса, в особенности по части удачного вложения капитала. Я сама никогда не занималась чем-либо подобным. После того, как Гвидо в Болонье получил аттестат зрелости, он захотел поступить в школу бизнеса. И я послала его учиться в Колумбию, в Соединенные Штаты. Именно там он и встретился со своей будущей женой. Я категорически возражала против этого брака. Мне пришлось дать свое согласие. Я так подробно останавливаюсь на этом, потому что не сомневаюсь, что вы подумаете обо мне самое плохое. Причины моего неодобрения вовсе не те, какие вы, должно быть, предполагаете. Мне не нравилась эта женщина не потому, что она была американкой, а потому, что в ней воплотились худшие черты, присущие американцам вообще: абсолютно поверхностная, простая до неприличия, совершенно неспособная представить, что кто-то может жить по другим законам, отличающимся от ее собственных. Тем не менее, она была прекрасной супругой моему сыну. Она сопровождала Гвидо во всех его деловых поездках.