Отправленные Ханом инспектировать далекие провинции, посыльные и сборщики налогов пунктуально возвращались во дворец Кублая в Кеменфу, в сады, под сень магнолий, где Великий Хан, прогуливаясь, слушал их пространные отчеты. Были среди них сирийцы, персы и армяне, копты и туркмены: император — чужеземец для любого подданного, и империя могла являть себя Кублаю только через чужеземные глаза и уши. На невнятных Хану языках посланцы сообщали сведения, услышанные ими на наречиях, невнятных им самим, и из туманной толщи звуков выплывали имена и отчества отставленных от должности и обезглавленных чиновников, суммы доходов, поступавших в имперскую казну, размеры оросительных каналов, в засуху питаемых водою мелководных рек. Когда же говорил венецианец, между ним и Ханом возникала связь иного рода. Прибывший недавно и совсем не знавший языков Востока Марко Поло мог изъясняться только жестами, прыжками, криками, исполненными изумления или страха, лаем или кликами животных или же используя предметы, которые он доставал из переметных сум и располагал перед собой подобно шахматным фигурам,— перья страуса, кристаллы кварца, духовые ружья. Возвращаясь из тех мест, куда бывал он послан с миссией, изобретательный купец разыгрывал перед Кублаем пантомимы, а властитель должен был их толковать: так, знаком одного из городов служила рыба,— выскользнув из клюва корморана, она тут же попадала в сеть,— другого — голый человек, не обжигаясь проходивший сквозь огонь, обозначением третьего был череп, стиснувший зелеными от плесени зубами белоснежную жемчужину. Хан расшифровывал эти знаки, но связь меж ними и местами, где бывал венецианец, оставалась ему не вполне ясна: изображал ли Марко приключившееся с ним самим в пути или деяния того, кем был основан город, прорицание астролога, шараду или ребус, означающие имя? При этом все предметы, предъявлявшиеся им Кублаю,— и легко толкуемые, и не очень,— обладали свойствами эмблем, которые, раз увидев, невозможно ни забыть, ни с чем-то спутать. Так что империя стала представляться Хану пустынею из зыбких и взаимозаменимых как песчинки данных, в которой, навеваемые головоломками венецианца, возникали миражи отдельных провинций или городов.

Сменялись месяцы и миссии, и Марко постепенно изучил язык татар, усвоил разные диалекты и наречия. Теперь его рассказы стали столь подробны и точны, что большего Великий Хан не мог и пожелать, и не было вопроса или интереса, остававшегося без ответа. Но любые сообщения о тех или иных краях вызывали в памяти Кублая первый жест или предмет, которым обозначил эти места Марко. Смысл новых данных обусловливался первою эмблемой, но и эти данные ей придавали новый смысл. А может быть, империя, подумал Хан,— просто зодиак рождаемых сознанием призраков?

— Когда я наконец узнаю все эмблемы,— обратился он к купцу,— тогда я овладею наконец империей?

В ответ венецианец:

— Не надейся, государь,— тогда ты станешь сам одною из эмблем.

— Другие мне докладывают о крамоле, лихоимстве, нищете, уведомляют о вновь открытых месторождениях бирюзы, о предложениях поставлять дамасские клинки, о выгоде торговли куньим мехом. А ты?— спросил Великий Хан у Поло.— Ты тоже возвращаешься из дальних стран, но слышу от тебя я только мысли, посещающие тех, кто вечерами дышит свежим воздухом у своего порога. Зачем тогда ты столько путешествуешь ?

— Спустился вечер, дует ветерок, мы разместились на ступенях твоего дворца,— ответил Марко Поло.— Все те края, которые ты представляешь, слушая меня, ты бы увидел, даже если бы вместо дворца здесь были хижины на сваях и с лимана доносился запах ила.

— Согласен, у меня взгляд человека, погруженного в свои раздумья. Ну а ты? Ты побывал и на архипелагах, и в тундре, видел горные хребты. И будто никуда не двигался отсюда.

Венецианец знал, что если Кублай спорит, значит, хочет лучше вникнуть в смысл его речей, и что ответы или возражения Марко включаются в те рассуждения, которые уже давно ведет в уме Великий Хан. Иначе говоря, было не важно, произносились ли вопросы и ответы вслух или же каждый изрекал их про себя, не раскрывая рта. И впрямь, они, прикрыв глаза, молчали, расположившись на подушках в покачивавшихся гамаках, покуривая трубки с длинным мундштуком из янтаря.

Купец воображал, как отвечает (или отвечал в воображении Хана), что чем больше он блуждал по незнакомым улицам далеких городов, тем лучше понимал другие города, встречавшиеся по дороге, тем чаще воскрешал в воспоминаниях этапы своих странствий, тем более приближался к постижению порта, где когда-то снялся с якоря, тех мест, где проходили годы его юности, окрестностей родного дома, маленькой венецианской площади, где он играл ребенком.

Но тут Кублай перебивал его— а может, только представлял, что перебил,— вопросом вроде: «Ты идешь вперед, смотря назад?» или: «Ты видишь только то, что позади?», а то и прямо: «Ты путешествуешь лишь в прошлом?»

Чтобы Марко мог объяснить — или вообразить, что объясняет,— или же чтоб можно было представить, будто бы он объясняет, или чтобы, наконец, смог объяснить он самому себе: то, что искал он, всегда было впереди, и даже ежели речь шла о прошлом, его прошлое в процессе путешествия менялось, ибо прошлое путешественника изменяется в зависимости от проделанного им пути,— конечно, не недавнее, не то, к которому прошедший день добавит еще день, а более далекое. Приезжая в каждый новый город, путешественник встречается с частицей собственного прошлого, которую он таковой уже и не считал: такое ощущение чуждости того, чем ты больше не являешься или не обладаешь, подстерегает как раз в чужих, не принадлежащих тебе местах.

Въехав в город, Марко на одной из площадей встречает человека, проживающего ту жизнь — или тот миг,— которые мог бы прожить он сам; на этом месте Марко мог бы оказаться, задержись когда-то он во времени или выбери на перепутье противоположный выбранному путь, который и привел бы его в конце концов на место того человека на той площади. Но теперь он больше не имеет отношения к своему реальному или гипотетическому прошлому и не может здесь задерживаться, так как должен следовать к другому городу, где ждет его еще одна часть его прошлого, которая, возможно, была его потенциальным будущим, а ныне это настоящее другого человека. Несбывшееся будущее — просто ответвление прошлого, его сухая ветвь.

— Ты путешествуешь, чтоб снова погружаться в свое прошлое ? — прозвучал ответ Кублая, который можно было сформулировать и так:

— Ты путешествуешь, чтобы оказываться в своем будущем ?

И вот каков был ответ Марко:

— Чужие края — зеркала наоборот. В них путник узнает немногое свое и открывает многое, чего он не имел и никогда иметь не будет.