— Закончить? Почему закончить? Все еще только начинается.

Быки стали удаляться от нас. Мы снова тронулись в путь. В тот момент, когда мы проезжали Солиньяргское кладбище, где она сейчас покоится, Орелин спросила меня, что я думаю о Мореито. Знала ли она, что о нем повсюду говорят? Я хотел было сказать ей об этом, но не люблю сплетен, и поэтому решил промолчать. Должно быть, Орелин была признательна мне за это, потому что до самого Нима тесно прижималась ко мне.

Где кончается воспоминание и где начинается мечта? Вчера после полудня я долго гулял под дождем в дюнах Эспигета и все время бессмысленно твердил про себя: «Ничего не пропало, ничего не пропало». Потом, возвращаясь с моря, я зашел в бар, чтобы просушить одежду. В баре было пусто, если не считать мертвецки пьяного типа в бушлате у стойки, который при моем появлении сразу же уцепился за мой пиджак и назвал меня капитаном.

Я уселся на веранде возле батареи, подальше от него. Наверное, я выглядел как искупавшийся медведь, но меня это ничуть не смущало: я давно не обращаю внимания на косые взгляды. Официантка принесла капуччино, который я заказал при входе. Это была молодая женщина с грустными глазами и крапинками веснушек на скулах. Она могла бы быть красивой, если бы только захотела, но сегодня она была явно не в форме.

— Вы журналист? — спросила она меня, увидев, что я делаю записи в блокноте.

Чтобы не разочаровывать ее, я не ответил ни да, ни нет.

— Я знаю, зачем вы здесь! — продолжила она. — Вы пишете о торговле наркотиками. Но вы опоздали, полиция арестовала яхту и накрыла всю шайку. Вечно вы появляетесь из-за какой-нибудь гадости. Лучше бы приезжали, когда ничего не случается.

Я как раз начал насыпать сахар из пакетика в свой капуччино, но прервался и посмотрел на нее.

— А чем развлекаетесь вы, когда ничего не случается?

— Я разговариваю с клиентами.

Мне понравился ее ответ. И сама официантка тоже. Чтобы рассеять недоразумение, я открыл блокнот и показал ей свой «репортаж»: несколько нот на пяти линейках, — начало мелодии, которая пришла мне в голову, пока я ехал. Она склонилась и сказала:

— Ну и разыграли же вы меня!

Поскольку она не знала сольфеджио, я сначала насвистел тему, потом напел. Ей понравилось: в мелодии был ритм.

Она ушла, чтобы обслужить вошедшего рыбака, принесла ему мятный ликер, затем вернулась с двойным ромом, который я заказал. К тому моменту я уже выпил капуччино и выскребал ложкой сахар на дне чашки.

— Вы играете на гитаре? — спросила она.

— На фортепиано.

— Вот уже два года я пою в одной группе. На испанском. Скоро у нас должен выйти диск. Вы знаете «Compay Segundo»?

— Конечно. И Рубена Гонсалеса тоже.

— Вот такую музыку мы играем.

— Где можно вас послушать?

— На музыкальном празднике в Ниме, на площади Озерб.

— Обязательно приду посмотреть на вас двадцать первого июня, прежде чем отправлюсь играть в «Лесной уголок».

Полночь. Я пишу эти строки дома, сидя у распахнутого окна с видом на Маньскую башню с сигарой в левой руке. Вчера я снова обрел надежду. Почему я решил, что моя жизнь кончена? Разве не достаточно осталось на мою долю этих холодных и дождливых дней, когда воздух пропитан запахами винограда, травы, сосновой коры, когда каждый зверек, встретившийся на дороге, каждое увиденное вдалеке дерево, каждое облако, плывущее в сером небе, привносит свой собственный оттенок вечности в наше возникающее на мгновение счастье? Почему должен иссякнуть поток, текущий под моими девятью пальцами?

Наверное, еще не один день я проведу за рулем, с утра до вечера разъезжая по покрытым лужами дорогам. Не раз я буду разглядывать пасущиеся в тумане стада, и однажды меня вдруг охватит такая неожиданная, взявшаяся ниоткуда радость, что станет ясно: она всегда ждала меня здесь под дождем. И поскольку, когда я не играю в «Лесном уголке», мне нечего делать, кроме как внимательно прислушиваться к своим ощущениям, то не удивляйтесь, если увидите меня в моей старенькой машине, стоящей на глухой лесной просеке, в ожидании того, что это пока еще смутное и неясное чувство освободится от равнодушия окружающего мира, примет облик Орелин — или, может быть, чей-нибудь еще — и тихим голосом шепнет: «Happy birthday to you, Максим! Happy birthday!»

Пятнадцатого июля 1999 года, в соответствии со своим пожеланием не дожить до 2000 года, Максим Милано нашел смерть в автомобильной катастрофе. К тому моменту он как раз заканчивал писать историю своих отношений с Орелин. Хотя эти страницы не всегда справедливы по отношению ко мне, я считаю своим долгом опубликовать их полностью, ничего в них не меняя. Возможно, если бы обстоятельства сложились иначе, мой брат внес бы многочисленные исправления в первоначальную версию. Теперь я предлагаю читателям домыслить их самостоятельно.

Жозеф, противившийся изданию этих записок из опасения публичного скандала, — весьма, впрочем, маловероятного, — в конце концов согласился со мной, но поставил одно условие: из соображений объективности включить в книгу его протестующее письмо и мою собственную версию событий, которая могла бы послужить противовесом саркастическим суждениям моего брата-близнеца.

Никто не знает, как Максим завершил бы свои воспоминания. Среди его личных бумаг я нашла это стихотворение, написанное на последней странице нотной тетради, которое мне кажется вполне подходящим для окончания.