— Знаешь, Конни, — со всей возможной приветливостью заметил он, — я просто удивился, что ты приехала. Удивился. Да, да…

— Не вижу, чему удивляться, — ответила леди. — Я тебе все написала.

Лорду Эмсворту показалось, что его шлепнули по лицу мокрой рыбой. Письмо он видел, оно лежало у него на столе уже две недели. Правда, он его не распечатал. Теперь, без приставучего секретаря, он редко читал письма, если они были не из свиноводческих обществ Шропшира, Хертфордшира и Южного Уэлса.

— О, а, э, — сказал он. — Конечно, конечно.

— Чтобы освежить твою память, — сказала сестра, — напомню, что я собираюсь пробыть здесь до осени…

Так умерла слабая надежда, что она едет на курорт к Доре, Шарлотте или Джулии.

— А скоро приедет Джеймс. Он задержался, у него в Нью-Йорке дела.

Лорд Эмсворт спросил бы: «Кто такой Джеймс?», если бы леди Констанс не спросила:

— Чья это шляпа?

— Шляпа? — не понял он. — Ты хочешь сказать, шляпа?

— В холле какая-то шляпа, — пояснила она. — Хорошая, не твоя. Здесь кто-то гостит?

— Да, да, да, — оживился граф. — Такой человек… Как же его фамилия? Гуч? Купер? Финсбери? Бейтмен? Мериуэзер? Он — от Фредерика, у него много шляп.

— А! — сказала леди Констанс. — Я уж подумала, это Аларих. Один мой друг, — объяснила она гостье, — герцог Данстаблский. Еще шерри, Ванесса? Нет? Тогда я покажу вам вашу комнату. Она у самой портретной галереи. Как устроитесь, непременно посмотрим. Осторожней идите по лестнице, полированный дуб — очень скользкий.

Граф вернулся в библиотеку. С письмом обошлось, думал он, а вот насчет герцога — как бы не накликать! Рок, приведший леди Констанс, может, законченности ради, привести и его.

По какой-то неясной причине они очень дружат, вернее, сестра его любит дружеской любовью. К герцогам многие чувствуют любовь, но не к такому же! Во всяком случае, лорд Эмсворт его не любил. Данстабл был властен, склочен и нагл. Его противный голос, глаза навыкате и моржовые усы неизменно огорчали графа. Младший брат Галахад, человек красноречивый, называл друга семьи не иначе как «Этот змий», и наследник титула с ним соглашался. Теперь, сидя в кресле с книгой о свиньях, он, впервые за всю свою жизнь, не мог ее читать. Может быть, уединение и успокоило бы его, если б он не увидел, что в дверях стоит леди Констанс. Книга упала на пол.

— Ну, знаешь! — сказала сестра.

Галахад ответил бы на его месте: «Ничего не знаю», но тот — человек великий…

— Штаны! Шлепанцы! Куртка! Что о тебе подумала Ванесса? Наверное, хотела спросить, откуда здесь бродяга…

Иногда лорду Эмсворту удавалось отвлечь ее, предложив другие темы.

— Полт, — сказал он, — странная фамилия, а? Помню, у тебя на свадьбе тоже были разные фамилии. Нептун, Стотелмейер… А у Фредди в его корме есть Брим Рокметеллер. Занятно…

— Кларенс!

— Конечно, фамилии есть и у нас. Вчера я читал Книгу пэров и нашел там лорда Оррери-и-Корка. Казалось бы, спроси: «Как поживаете, лорд Оррери?», но что как он скажет: «А где Корк?»

— Кларенс!

— Кстати, этот Нептун был в фирме, которая делает чипсы, такие завитушки, которые подают к пиву. Я его встретил в гостях, и он сказал, что его фирма сделала те самые чипсы, которые мы ели. Я сказал: «Тесен мир», а он сказал: «Еще как тесен!», и потом сказал, что делать чипсы очень выгодно, потому что просто нельзя съесть один чипе. Он хотел сказать, если съешь один чипе, остановиться очень трудно, и ты ешь второй, третий, чет…

— Кларенс, — сказала сестра, — прекрати!

Он прекратил, и они помолчали, потому что леди Констанс никак не могла выбрать самые сокрушительные слова. И тут зазвонил телефон. Если бы граф был один, он бы не ответил, потому что смотрел на телефоны так же, как на письма; но леди Констанс, в конце концов, — женщина, не дошла до таких высот. Она побежала к неприятному аппарату, а он предался мыслям о чипсах и фамилиях. Но и тут ему помешали, причем — одним-единственным словом, и слово это было: «Аларих».

Похолодев от лысины до шлепанцев, он стал ждать худшего и дождался.

Минут через пять леди Констанс сказала:

— Это Аларих. У них был пожар, он приедет сюда. С племянницей. Пойду, все приготовлю. Он хочет, чтобы выход был в сад.

Она ушла, он поник в кресле, как добрый старик из мелодрамы, которого лишили права выкупить имущество. Он даже не ощущал тихой радости, обычно посещавшей его, когда уходила какая-нибудь из сестер. Мысль о том, что Бландингский замок кишит сестрами, герцогами, да еще и племянницами, сплющила его, как камбалу, которую он ел утром. Наверное, думал он, племянница — из этих бойких, важных девиц… Несколько минут он сидел недвижимо, но мозг его работал с той быстротой, какая бывает в минуты опасности. Наконец, он понял, что сам не справится. Нужен союзник; и на свете есть только один человек, который может сделать все, как надо. Он пошел к телефону, позвонил в Лондон, и через нестерпимо долгое время веселый голос младшего брата произнес:

— Алло!

— Галахад, — заблеял лорд Эмсворт, — Галахад, это я, Кларенс. Случилось самое страшное. Конни приехала.

Примерно тогда же, когда леди Констанс поднималась в библиотеку, чтобы встретиться со старшим братом и сообщить ему свое мнение о его внешнем виде, небольшой человек с моноклем в черной оправе отпустил кэб, который привез его с Пиккадилли к Беркли-мэншенз, и взобрался на четвертый этаж. Он отобедал с друзьями и, входя в квартиру, мурлыкал мюзик-холльную песенку своей молодости.

Тогда, лет тридцать назад, Галахад Трипвуд не вернулся бы домой так рано, поскольку в клубе «Пеликан» считали дурным тоном расходиться до утра. Именно этому он был обязан своим несокрушимым здоровьем.

«Просто не понимаю, — сказала как-то одна из его племянниц, — как можно так сохраниться при такой жизни. Люди умеренные мрут и мрут, а наш Галли вообще не ложился лет до пятидесяти — а смотрите, какой свежий!»

Но человек все же утихает с годами, и он любил иногда посидеть вечерком дома. Клуб «Пеликан» давно скончался, унеся с собой страсть к ночной жизни.

Галахад отпер дверь, прошел в гостиную и с удивлением увидел, что его ждут. Раньше, в молодости, он бы расстроился, ибо нежданный гость непременно оказывался кредитором или судебным исполнителем. Сейчас это было не так.

— Здравствуй, Джонни, — сказал он. — Я было подумал, что у меня завелось привидение. Как ты вошел?

— Швейцар открыл своим ключом.

Галли слегка нахмурился. Конечно, теперь, когда он так респектабелен, вреда в этом нет, но принцип — это принцип. Швейцары не должны впускать гостей, это подрывает самые основы общества. С болью вспомнил он, как хозяйка впустила много лет назад букмекера по имени Честный Джерри, у которого он еще раньше позаимствовал десять фунтов.

— Я ему сказал, что вы — мой крестный, — объяснил гость.

— Так… И все же… Нет, ничего. Очень тебе рад.

Сыновья покойных пеликанов почти поголовно приходились ему крестниками. Джонни Халлидей был сыном Дж. Д. (т. н. Палки) Халлидея, одного из тех, кто не вынес клубной жизни. Дожил он до сорока с небольшим, друзья и этому удивлялись.

Рассматривая Джонни в монокль, Галахад удивлялся, как всегда, до чего же он не похож на покойного Палку. Тот, при всех своих несравненных достоинствах, напоминал человека, который, серьезно поужинав, заснул одетым и с утра не побрился; этот блистал аккуратностью. Всякий признал бы в нем молодого адвоката, в свободное время занимающегося спортом; признал — и не ошибся бы. В гольф он играл прекрасно, в теннис — еще лучше, в суде служил пять лет.

Сейчас он шагал по комнате. Проходя мимо окна, он вздохнул и заметил:

— Какой прекрасный вечер!

Галли казалось, что вечер — самый обычный, какие всегда бывают летом в Лондоне. Дождя, конечно, нет — и на том спасибо. Поэтому он сказал: