Легко догадаться, какие были выводы… Министр обороны подвергает недопустимой критике высшее руководство страны за положение в армии, пытаясь переложить на него часть ответственности за собственную бездеятельность. Родионов кардинального сокращения армии в 1997 году не намечает, хотя Верховный главнокомандующий потребовал сократить Вооруженные Силы на 200 тысяч человек. Родионов упорно не хочет понимать экономической ситуации в стране и опять требует денег на реформы, не принимает мер к сокращению генеральских должностей, вместе с начальником Генерального штаба генералом армии Самсоновым ищет пути укрепления контактов с президентской и правительственной оппозицией. И при этом все более мощную поддержку Родионову и Самсонову оказывает «весьма нелояльный» к Кремлю председатель Комитета Госдумы по обороне генерал Лев Рохлин…

Но главная «опасность» в том, что Родионов и Самсонов решили вырвать из рук президента — Верховного главнокомандующего жизненно важный орган контроля над Вооруженными Силами — Совет обороны. Они предложили, чтобы секретариат СО вошел в структуру Генштаба, и таким образом он — Батурин — станет всего лишь подчиненным Самсонова…

На заседание Совета обороны президент отправлялся с уже готовым решением.

Офицеры Службы безопасности президента и Федеральной службы охраны приказали комендату Генштаба отобрать пистолеты у всех постовых по маршруту следования Ельцина в кабинет министра и зал коллегии, где должен был состояться совет. Напуганные прапорщики безропотно сдавали оружие, искренне дивясь этому первому за время службы на Арбате случаю. У меня создалось впечатление, что Служба безопасности собиралась кого-то арестовывать или боялась покушения на Ельцина…

Коридоры опустели. Все замерло. Арбат напрягся.

…В окружении большой свиты генералов во главе с министром и начальником Генштаба появился президент. Он шел медленно, и я вспомнил, как когда-то охрана вприпрыжку еле поспевала за Ельциным, стремительно идущим по этому же коридору, по этому же красному ковру…

По мрачному лицу и холодной интонации голоса Родионов почувствовал, что Ельцин приехал на взводе. Он вошел в кабинет министра, бросил взгляд на то место, где при Грачеве всегда висел его портрет. Там теперь висел золотистый герб. Ельцин еще больше помрачнел. Такую же холодную важность хранил и Батурин. И даже сквозь коричневатые стекла его очков можно было заметить глаза, излучающие зловещую тайну…

Родионов уточнил регламент заседания. Ельцин согласился, не глядя в глаза министру и думая о чем-то своем. Весь его облик — от выражения лица до нервных движений пальцев — излучал какую-то недобрую энергию. Президент словно куда-то опаздывал, и необходимость присутствовать здесь его раздражала.

— Давайте не терять времени, — жестко сказал он и во главе свиты двинулся в зал коллегии, облепленный телекамерами.

Наступал момент, которого Родионов ждал со времени своего назначения на должность министра, — коллективное обсуждение генеральной концепции реформы армии и ее утверждение. Этот документ Министерство обороны и Генштаб готовили почти полгода. Десятки групп минобороновских и генштабовских офицеров побывали во всех военных округах и на флотах. Сам министр «облазил» армию в центре и на самых дальних окраинах России. Его выводы и предложения рождались не на ковре министерского кабинета, а в гарнизонах. И даже когда нетерпеливая пресса стала критиковать его за медлительность в развертывании реформы — не обращал на это внимания. Сначала Верховный должен был утвердить план «генерального сражения». Майскому заседанию Совета обороны по реформе Родионов придавал особо важное значение. И даже считал, что с основным докладом надо выступить бы не ему, а главе кабинета министров. Кремль не согласился…

Поздоровавшись с членами Совета обороны, Ельцин объявил, что первым выступит министр обороны. И добавил так же жестко, обращаясь к Родионову:

— Вам пятнадцать минут.

Родионов сказал, что согласно утвержденному регламенту его доклад рассчитан на тридцать минут.

Ельцин явно заводился:

— Меньше рассуждайте. Вы уже потеряли пять минут. Осталось десять.

— В таком случае я отказываюсь от доклада, — не менее жестко ответил Родионов.

— Тогда послушаем доклад начальника Генштаба.

Генерал армии Виктор Самсонов тоже заметил, что в пятнадцать минут не уложится.

Ельцин закипел:

— У меня есть предложение — освободить министра обороны от занимаемой должности. Кто против?

В ответ — тишина. Опущенные глаза членов Совета обороны.

Для группы высших генералов вновь наступил тот момент «X», когда надо было делать выбор между молчанием и протестом. Все они прекрасно понимали, что даже идиот не мог согласиться за пятнадцать минут изложить содержание документа, который готовился полгода и который на десятилетие вперед должен был предопределить судьбу армии… Но никто из них, ни один, не встал и не сказал об этом Верховному. Ибо даже справедливое слово протеста против такого поворота дела могло грозить тем же, чем и Родионову…

Ельцина понесло. Все больше заводясь с каждым новым словом, он «порол» Родионова и Самсонова, весь генеральский корпус армии, обвиняя их во всех смертных грехах. И чем дольше он говорил, тем становилось яснее, зачем он прибыл на Арбат. Буквально каждый его критический аргумент с таким же успехом можно было обратить и против него самого — за военное строительство и состояние армии Верховный главнокомандующий первым в стране нес личную ответственность. Пять лет подряд Ельцин собственноручно своими указами раздувал гигантский генеральский корпус, а теперь обвинял в этом руководство МО и ГШ. Он негодовал оттого, что «генералы понастроили себе дач», хотя информация о сказочных генеральских виллах, построенных на казенные средства, шла в Кремль уже несколько лет подряд. Причем многие из этих дворцов стояли недалеко от дороги, по которой президент ежедневно ездил в свою загородную резиденцию… Но, казалось, в те минуты даже самые сильные аргументы уже не могли одолеть прямолинейной президентской предвзятости.

Дело было сделано. Министр юбороны России был низложен.

…22 мая 1997 года, после смещения Родионова и назначения генерала армии Сергеева министром обороны, Ельцин своим указом образовал две комиссии, которые возглавили Черномырдин и Чубайс. Первая должна была представить Президенту новую концепцию военной реформы. Вторая — план ее финансового обеспечения. Это решение президента очень многие генералы и офицеры на Арбате восприняли с чувством удивления, смешанного с унынием. Образование очередных комиссий означало, что судьба концепции военной реформы снова попадает в бюрократический круг.

У нас образование очередных комиссий всегда было дурным признаком бюрократического удушения того дела, ради спасения которого они создавались. В России, пожалуй, наиболее конструктивно всегда работали только похоронные комиссии… Генштабовские офицеры по этому поводу говорили, что «произошла смена почетного караула у гроба военной реформы»…

Очень странным выглядело и то, что президент — Верховный главнокомандующий, Совет обороны, Совет безопасности, которые по определению должны были играть главную роль в этом деле, отступали на второй план. Новый министр обороны с группой генералов в авральном темпе готовили проект новой концепции. У меня иногда создавалось впечатление, что новому руководству МО было важно не качество документа, а скорость, с которой он мог быть представлен президенту. Эта спешка была слишком опасной: группа генералов, на которых опирался генерал Сергеев, «втискивала» в концепцию такие новации, которые были очень спорными и вызывали большие сомнения у многих специалистов. Стремление военного руководства побыстрее отрапортовать Верховному о начале реформы было очень похоже на авантюру. Новую концепцию реформы предстояло обсудить на заседании Совета обороны. Но его опять отложили — президент был в отпуске…

Некоторые сотрудники секретариата Совета обороны признавались журналистам, что документ, представленный МО, «страшно сырой» и требует кардинальной доработки. Но их слов, казалось, уже никто не слышал.