Убийца сделал шаг назад, одновременно толкая серого эльфа в плечо. Лорд соскользнул с меча и упал на спину. На его губах пузырилась кровавая пена, между пальцами, прижатыми к ране, струилась горячая, темно-красная, соленая кровь. По лезвию Сюзерена скользнул белый шелковый платок — скользнул, и упал на пол. Бесшумно. Перепачканный кровью Вэйлианесса белый шелковый платок с отвратными багровыми пятнами. Непристойно. Меч с тихим шуршанием проник в ножны, как мужчина проникает в женщину. Непристойно…

Его охватило странное оцепенение. Это было непристойно — стоять, и смотреть, как убийца последнего дорогого Киммериону существа разворачивается и выходит из гостиной. Смотреть, как с каждой секундой драгоценная алая влага покидает тело Вэйлианесса, расползаясь жутким пятном по светло-серому ковру, было непристойно.

Скрипач не знал, сколько времени он так простоял. Из оцепенения его вырвал тихий шепот.

— Ким…

Он рухнул на колени рядом с другом и потянулся зубами к собственному запястью. Вэйлианесс перехватил его руку слабеющими пальцами.

— Не поможет… уже нет… Прости, но… Кажется, это все. И совсем не страшно…

— Вэй! Не смей, слышишь, не смей! Не смей умирать! — кажется, Киммерион заплакал. — Ты не имеешь права!

— Увы… Ким, выполни мою последнюю просьбу, — каждое слово давалось лорду с трудом. Кровь уже сочилась у него изо рта, непонятно, каким образом он заставлял себя оставаться в сознании. — Клянись, что выполнишь!

— Клянусь, — простонал он сквозь слезы.

— Выпей мою кровь. Всю. Полностью. Это даст тебе силы, теперь я знаю. Мне уже не помочь, этот клинок… Я уже мертв. Выпей мою кровь, и уходи. Уходи отсюда, но открой окно… Восход с этой стороны… обескровленное тело вампира… эльфа или нет… солнце превратит в пепел… теперь — знаю… Выпей кровь… станешь сильнее… тебе понадобится… Я так хочу.

Какими-то жалкими останками сознания Ким трижды проклял себя за опрометчивую клятву, но уже ничто нельзя было изменить. Любая клятва священна, клятва умирающему священна вдвойне, клятва же умирающему другу нерушима.

— Хорошо…

— Ты не можешь подарить мне поцелуй мужчины, для тебя это противоестественно…

Непристойно. Непристойно. Непристойно.

— Вэй…

— Не перебивай меня… Ты не можешь подарить мне поцелуй мужчины, тогда подари мне прощальный поцелуй вампира… — он запрокинул голову, подставляя для укуса горло.

И в этот момент Ким понял — в любви не бывает ничего непристойного. И вместо того, чтобы просто всадить клыки в сонную артерию, он обхватил руками голову Вэйлианесса, и коснулся губами его губ.

Несколько мгновений — не больше — длившихся вечность.

В любви нет ничего непристойного. Ничего, кроме притворства.

Притворства не было.

— Я люблю тебя.

— Я знаю.

Потом Киммерион медленными глотками пил кровь друга. Возлюбленного? Нет.

В любви нет ничего непристойного.

Притворства не было. Не было и любви. Осталось только холодное, обескровленное тело на дорогом светло-сером ковре, и открытое окно, выходящее на восток.

И вампир, одиноко бредущий по улицам Мидиграда. По щекам вампира катились слезы, а тонкие губы шептали — в любви нет ничего непристойного.

Некому было увидеть, как в открытое окно спальни проникает высокая тень. И как эта тень, с тяжелым предметом, завернутым в алый плащ, выходит уже через дверь, проведя в доме около получаса. Она вместе со своей ношей села в подъехавшую закрытую карету, и карета умчалась. Но никто этого не видел. Или просто не обратил внимания…

Киммерион вернулся домой через час после восхода. Следы слез на его щеках давно просохли, искаженные горем черты разгладились, и руки более не дрожали. Но зеленые глаза, в которых вечно бушевали отблески изумрудного огня, потеряли свой лихорадочный блеск, они стали пустыми и безжизненными, и каждый, случайно встретившийся взглядом с эльфом, спешил отвести глаза.

— Доброе утро, милорд, — поприветствовала его Ниалэри, заботливо расправлявшая листья цветов на клумбе, которые пострадали от падения обломившейся ветки вишни.

Ким кивнул в ответ и зашел в дом. Он сразу направился в гостиную.

Окно было распахнуто. По светло-серому ковру рассыпался пепел, повторяющий очертания тела. Там же лежала наполненная пеплом одежда Вэйлианесса, и слегка спутанные светло-золотистые пряди его волос.

Несколько минут вампир молча смотрел на то, что осталось от его друга. Потом он собрал пепел в небольшую шкатулку, туда же убрал волосы. Ковер эльф отнес на чердак, попросив Ниа, только после этого допущенную в гостиную, позаботиться о том, чтобы новый ковер был доставлен к вечеру. День скрипач провел в своей спальне, то сжимая в руках скрипку, то заходясь короткими спазматическими рыданиями, но вечером уже никто не смог бы догадаться, как тяжело беловолосый эльф переносил потерю друга. Киммерион принял решение, и намеревался во что бы то ни стало претворить в жизнь созревший в обезумевшем, но уже холодном и трезвом сознании план.

Александр Здравович должен был умереть. Сейчас, или через год — неважно. Но он должен был умереть, и умереть от руки Киммериона.

Киммерион впервые в жизни заглянул в глаза Одиночеству. Нет, он и ранее, бывало, оставался один, но тогда мысли эльфа занимал вопрос — как выжить, и со своей безумной жаждой жить — и отомстить — Ким никогда не задумывался об одиночестве.

Сейчас эльф понял разницу между тем, когда ты один потому, что ты — одиночка, и тем, когда ты один потому, что у тебя никого нет. Два лика одиночества смотрели на него глазами лорда Вэйлианесса Эль'Чанта.

— Милорд, скажите, лорд Вэйлианесс придет сегодня ужинать? — поинтересовалась Ниалэри, когда Киммерион спустился вниз.

— Нет. Лорд Вэйлианесс больше не придет ни завтракать, ни обедать, ни ужинать, — тихо ответил он.

— Но… почему? — растерялась девушка. Она уже привыкла к тому, что последнюю неделю Эль'Чант не покидал дом Кима вовсе, а до того ежедневно проводил в обществе скрипача едва ли не полдня.

— Потому что лорда Вэйлианесса больше нет, Ниа, — еще тише проговорил эльф, опустив голову, и вышел на улицу, успев услышать, как горестно вскрикнула, всплеснув руками, Ниалэри, как она всхлипнула, опускаясь на пол… Но ему сейчас не было до этого дела. Впереди был долгий и сложный разговор, от которого зависело столь многое, и Киммериону следовало к нему подготовиться.

Он быстро шел по улицам, вдыхая воздух вечернего Мидиграда, и никто не подошел к нему выразить восхищение игрой маэстро, никто не попросил автографа, никто не интересовался датой следующего концерта, впрочем, они просто не узнавали Бельвегора Белого Эльфа.

Вместо привычной всем маски, шелкового колета и роскошного плаща снежно-белого цвета на скрипаче был черный кожаный дублет, такие же брюки, и темно-серый плащ с капюшоном. Длинные волосы Ким убрал под шляпу, а скрипку оставил дома. Никому и в голову не приходило, что этот лесной эльф со свежим шрамом на щеке и потухшими зелеными глазами имеет что-то общее со знаменитым Бельвегором.

Перед крыльцом «Пушистой Наковальни» он на несколько минут задержался. Невидяще глядя на вывеску таверны, Ким раз за разом прогонял в голове предстоящий разговор. И очень надеялся, что его дерзкий план увенчается успехом.

В зале было шумно и накурено. Неудивительно — в дальнем углу смолили трубки трое дворфов — редкие гости в Империи. За несколькими сдвинутыми столами у стены высокий эльф что-то горячо доказывал двум магам невысокого ранга, попивающим вино из высокого и узкого глиняного кувшина. Стражники расслаблялись элем и игрой в кости, несколько легионеров, судя по эмблемам на плечах и груди — из Четвертого легиона — мрачно уничтожали содержимое пузатой бутыли. Надпись на боку бутыли определяла, что пили доблестные воины не абы что, а отменный орочий самогон.

Вегу Киммерион обнаружил за угловым столом возле камина. Следователь сидел один, пил эль из большой кружки, и время от времени отгонял взмахом руки долетавшие к нему через весь зал клубы дыма от дворфова курительного зелья.