— Ох, Дафидд… — Она вздохнула. — Ты задаешь слишком много вопросов, на которые у меня нет ответов. Засыпай, возможно, завтрашний день принесет ответы.

Она поцеловала его в последний раз и поднялась. Если бы только рассвет действительно принес разрешение ее проблем…

— Рика? — пробормотал сонный голос.

Она не обернулась.

— Да?

— Может быть, тебе надо посмотреть на него…

Маурик сидел скрестив ноги на тюфяке, набитом папоротником и покрытом шкурами. Пока еще твердой рукой он поднес к губам деревянную кружку, которая уже столько раз наполнялась и опустошалась, что он потерял счет. Откинув голову, сделал большой глоток. Хотя никакое количество вина не могло погасить ярость, кипящую внутри с тех пор, как вернулся в крепость, он, тем не менее, пытался попробовать — ничего другого не оставалось.

Оглядываясь назад, он понимал, какую ошибку допустил, отсутствуя последние три дня. Действительно, даже блеск охотничьих успехов померк, когда он узнал о происшедших событиях. Ссора между Балором и римлянином окончилась бы совсем по-другому!

Горло перехватило от приступа ярости, и он захлебнулся. Кашляя, произнес про себя проклятие. Этот болван должен был сразу убить темнокожего ублюдка и отрубить ему голову. Вместо этого, пытаясь восстановить свою репутацию, он умудрился только поднять репутацию своего врага. Всю оставшуюся жизнь Балор будет носить отметину римлянина — рваный шрам на щеке. Лицо — по поверьям ордовиков воплощение чести — всегда будет напоминать о его поражении. А римлянин может гордо носить свои шрамы. Он молча перенес кнут и доказал свое мужество всем.

Меньше всего Маурик хотел, чтобы раб-центурион вырос в глазах людей. Совет старейшин теперь будет более, чем когда-нибудь, склонен одобрить этот предательский план мира. Выругавшись, Маурик отбросил пустую кружку.

Звук от удара тяжелого предмета о глиняный пол разбудил одного из воинов, спящих в хижине. Тот встал с ложа и подошел к очагу.

Почувствовав наконец действие вина, Маурик наклонился вперед и смотрел на игру света на обнаженной фигуре воина. Гордость своим телом вызывала интерес к телу других, и Маурик оценил телосложение и грациозные движения молодого воина, стоящего возле очага и подкладывающего в огонь длинные поленья.

Его звали Инир, вспомнил Маурик, разглядывая женственные линии тела. Тонкие брови, точеные скулы и безупречная кожа могли поспорить с красотой женщины. В чреслах Маурика возникло знакомое возбуждение, и он беспокойно лег на бок, опершись щекой на руку.

Звук привлек внимание юноши, и он повернул голову. Его взгляд встретился со взглядом Маурика, потом ушел в сторону. Мгновение спустя его правая рука, спокойно лежащая на обнаженной груди повыше сердца, шевельнулась. Не отрываясь от тела, рука скользнула к горлу и вдоль щеки, пока длинные пальцы не скрылись в беспорядке рыжевато-каштановых локонов.

Несомненно, это было приглашение.

Маурик почувствовал ответное возбуждение. Перспектива заполучить этого грациозного юношу в качестве любовника была привлекательной.

Инир, должно быть, прочитал его мысли, потому что, слегка повернувшись, дал Маурику получше разглядеть себя. Когда его взгляд достиг живота, Инир опять повернулся к огню, открывая разгоряченному взгляду Маурика стройные бедра и гладкие выпуклости ягодиц.

Маурика обрадовало это молчаливое согласие, в качестве партнера в постели он всегда предпочитал своих товарищей-воинов. Как многие из них, он полагал, что мужчина — какой бы потенцией он ни обладал — после акта любви оказывается побежденным и его бессилие есть нечто вроде временной смерти. Поэтому в отличие от других воинов племени, получающих удовольствие как от мужчин, так и от женщин, он не мог удовлетвориться женщиной, если она охотно отдавалась ему. С ними он предпочитал бороться за то, что в конце концов брал. И все-таки даже в разгар удовольствия его мучило ощущение капитуляции и неудачи. Поэтому, если он мог выбирать, то ложился в постель только с теми, с которыми удовольствие и поражение были бы обоюдными.

То, что стройный воин у очага обещает такое обоюдное удовольствие, было бесспорно. Он снова повернулся и взглянул на Маурика, повторив жест, на этот раз сверху вниз.

При виде очевидных свидетельств желания юноши Маурик возбудился. Он поднялся на коленях и поманил к себе Инира.

Инир лежал на тюфяке и смотрел вверх. Но видел и слышал он не того, кого сейчас собирался принять в качестве своего любовника. Он видел лицо и слышал голос человека, которого давно принял в качестве своего короля. "Делай, что надо… теперь за ним надо следить более, чем когда бы то ни было…"

Некоторое время спустя в хижину вошли трое воинов. Они не обратили внимания, что в темном углу двое их братьев по оружию занимаются любовью.

Когда Рика вошла в хижину, Гален наливал воду из бадей в сосуд у очага. Он наверняка слышал ее шаги, но не обернулся. Однако теперь это ее не удивило.

Чуть раньше они встретились совершенно случайно у реки.

Она пришла искупаться, а он набрать воды на день. Их разделяло всего несколько ярдов каменистого пустынного берега, затененного кустами и высоким камышом. Но увидев ее, он отвернулся, наполнил бадьи и тут же ушел, не проронив ни слова. С тех пор как шесть дней назад его выпустили из тюрьмы, он все время молчал и держался на расстоянии. Возвращение римлянина в дом вызвало у Рики противоречивые чувства, в которых совсем не хотелось разбираться. Хотя вначале она почувствовала облегчение. Слова, произнесенные в полубессознательном состоянии, да и весь инцидент лучше не вспоминать. Чем меньше они теперь будут контактировать, тем лучше.

Такое поведение казалось наиболее приемлемой реакцией на близость, навязанную приказом Церрикса, по которому римляне теперь содержались на фермах. Поскольку единственное предназначение раба — работа, то они ничем не должны отличаться от вьючных животных.

Возник как бы молчаливый уговор, устанавливающий условия их вынужденного совместного проживания. Он спал вместе с быками и проводил целые дни в поле. Входил в хижину только затем, чтобы принести дрова или воду. Еду ему оставляли за дверью. Без острой необходимости разговоры не возникали.

Но физическая дистанция не могла уничтожить образовавшейся между ними связи. После каждого прошедшего дня это становилось все более очевидным. Рика чувствовала эту связь каждый раз, когда видела его или слышала его голос. А когда приходил Дафидд и она наблюдала их общение, сердце сжималось. Дафидд был прав… "Видеть его таким, каков он есть, а не таким, каким хотелось бы…" Эти слова, с тех пор как однажды ночью она произнесла их и Дафидд повторил, преследовали ее. Внешне она могла изображать что угодно, но не могла больше лгать самой себе.

Рика поняла это в тот день, когда Гален вернулся. Взглянув на бронзовое лицо в ужасных синяках, она почувствовала одновременно облегчение и замешательство. Ее окутало тепло покоя и безопасности, которые, казалось, она уже была не способна ощутить. Нет, она больше не могла ненавидеть этого человека.

Кнут, разорвавший его кожу, рассек также и ее ненависть. Но ведь однажды исчезнув, эта защитная оболочка уже не восстановится. Могла ли она остаться без нее, стать уязвимой? Но уязвимой для чего? Теперь Рика была уверена — здесь не возникнет никакой угрозы.

С самого начала этот смуглый римлянин отверг созданный ею образ. Как бы настойчиво ни пыталась она представить его врагом, каждый раз он с вызовом срывал и отбрасывал эту маску, сначала вынудив ее просто посмотреть на него, а затем заставив увидеть его таким, каким он был на самом деле. Собственный народ и родственники отвергли ее, а этот человек, этот римлянин, защитил, заступился за нее. Впервые она встретила мужчину, сила которого вызывала доверие, а не страх…

Рика нервно откинула мокрые пряди волос, прилипшие ко лбу и остановилась, наблюдая.