— Он не протянет и десяти дней, — заявил некий виг, секретарь Казначейства{168}, смерив торжествующим взглядом мистера Тэйпера, когда они встретились на Пэлл-Мэлл, — теперь вы не у дел до скончания века.
— Да и вы тоже апломб поубавьте, — в отчаянии парировал испуганный Тэйпер. — Если мы и уходим, это вовсе не значит, что придете вы.
— Как вас понимать?
— Есть еще на свете такой человек, как лорд Дарем{169}, — торжественно произнес мистер Тэйпер.
— Пф! — фыркнул секретарь.
— Можете фыркать сколько угодно, — продолжал мистер Тэйпер, — но если мы получим радикальное правительство, во что я верю и на что уповаю, они уже точно не смогут дать жару, как это произошло в тридцать первом; а уж тогда благодаря Церкви, хлебному закону и вдовствующей королеве{170} мы распустим парламент и проведем новые выборы, и лозунг у нас будет ничуть не хуже, чем у отдельных личностей.
«Пф!» — фыркнул секретарь.
— Сию же минуту сделаю ставку на Мельбурна{171}, — заявил чиновник.
— В четверг лорд Дарем обедал в Кенсингтоне{172}, — сказал Тэйпер, — и там не было ни единого вига.
— Что есть, то есть, за столом Дарем очень красноречив, — сказал секретарь, — да только нет у него настоящего рвения. Когда появится на свет принц Уэльский{173}, лорд Мельбурн собирается сделать Дарема опекуном при наследнике престола — а уж это уймет его пыл.
— Какие новости? — вклинился в разговор подошедший мистер Тэдпоул. — Мне тут сказали, он вполне оправился.
— Не обольщайтесь, — проворчал секретарь.
— Ладно, послушаем, что скажут с трибуны{174}, — бодро ответил Тэдпоул.
— Страшно-то как! — воскликнул секретарь. — Нет, нет, дорогой мой, вы уже выдохлись; игра стоит свеч, и не рассчитывайте, будто мы такие простецы, чтобы проиграть гонку из-за нехватки опытных ездоков. Ваша лживая регистрация никоим образом не навредит новому правлению. Наши великие мужи намерены раскошелиться, вот что я вам скажу; с нами Бейчелом;{175} мы разоблачим «Карлтон»{176}, а вместе с ним и коррупцию по всему королевству; а если этого окажется мало, то станем бить себя в грудь и клясться, что Ганноверский король плетет козни и хочет лишить трона нашу юную королеву{177}. — И торжествующий секретарь удалился, пожелав достопочтенной парочке всего наилучшего.
— У них и в самом деле прекрасные лозунги, — печально сказал Тэйпер.
— В конце концов, регистрация могла бы пройти и получше, — заметил Тэдпоул, — но всё по-прежнему не так уж и плохо.
Ежедневные бюллетени становились всё показательней; было очевидно, что до криза рукой подать. Когда бы ни произошел роспуск парламента, он обязательно вызывает немалый переполох; вкупе со сменой власти он и вовсе раздувает пожар во всех слоях общества. Даже у бедняков появляется надежда; жив еще старый добрый предрассудок, будто самодержец волен распоряжаться своей властью, и страждущие народные массы рады верить, что избавительный характер перемен благотворно скажется и на их просьбах. Что же касается аристократов, они, все как один, трепещут на заре нового правления. Ошеломляющие видения: короны, звезды и подвязки; благоволение и должности при дворе — всё это заполняет их полуденные размышления и полночные сны. К тому же не следует забывать и о тех бесчисленных случаях, когда от грядущего события ожидают, что оно обернется долгожданной возможностью проявить себя или же станет причиной ужасного краха, которого все так давно боялись; сотни и тысячи людей намереваются попасть в парламент, и лишь единицы боятся из него вылететь. Какая жуткая метаморфоза: вместо беззаботных прогулок по Сент-Джеймс-стрит{178} — бесцельное брожение по причалу в Булони!{179} А может и так: после обедов в «Бруксе»{180} и ужинов в «Крокфордзе»{181} избежать полного краха лишь благодаря дружескому посредничеству, которое обеспечит тебе казенное местечко среди сочувственной сумчатой живности Сиднея или Суон-Ривер{182}.
И вот пришло время выйти на авансцену мужчинам, у которых есть претензии, претензии по поводу кровных денег, которые они потратили (их никто о том не просил, однако они пошли на это — разумеется, исключительно ради своей партии). Они за всю жизнь ничего не написали для своей партии, не произнесли ни одной речи в ее поддержку, не принесли ей ни единого голоса, кроме своего собственного, — зато предъявляют требования самого разного порядка: одни хотят членство в какой-либо комиссии, иные — должность консула где бы то ни было; если таковых не найдется, они готовы принять плату в виде звания или титула. Когда-то они рассчитывали на Тайный совет{183}, но теперь их устроит и какая-нибудь наследуемая почесть; если не удастся получить и ее, они согласны на должность клерка в Казначействе для одного из младших сыновей. Наверное, со временем эти люди своего добьются; теперь же они уходят, недовольно ворча на работу оценщиков, или же, проявив отчаянную сноровку, умудряются перевоплотиться из таможенных чиновников в таможенные досмотрщики. Впрочем, если они чего и заслуживают, так это однозначного отказа.
Чу! Погребальный звон! Всё кончено. Большой колокол столичного собора возвещает о смерти, вероятно, последнего сына Георга III, которому суждено было править Англией. Это был добрый человек; он умел чувствовать и сострадать; ему недостало скорее образования, нежели способностей; он обладал чувством долга, а также имел некоторые представления о том, каким должен быть английский монарх. Да упокоится душа его! Мы же переносимся в другое место действия.
Под сенью дворцового сада, не в какой-то надменной башне, что овеяна славой, но омрачена столетиями жестокости; не в королевских покоях, сияющих великолепием, но запятнанных интригами представителей двора и происками своекорыстных группировок, — под сенью дворцового сада предстает перед вами такая картина: к юности, непорочности и красоте обращается голос свыше, и голос этот возвещает деве, что ей предначертано взойти на трон!
Совет Англии впервые приглашен в ее жилище. Здесь собрались прелаты, военачальники и главные люди ее королевства: служители Церкви-утешительницы; герои меча, который приносит победы, представители той профессии, что вершит судьбы империй; мужи, чьи седины суть мысли, слава и годы; служители божественных таинств и те, кто упорно трудится в потаенных кабинетах; те, кто свел в бою армии Европы, и те, кто сражался в не менее жестоких битвах с честолюбивыми законодателями; а вот и несколько человек, которые повелевают тысячами слуг и в одиночку владеют целыми провинциями, — и всё же в этот миг нет среди них никого, чье сердце не трепещет в ожидании первого явления девы, которой с минуты на минуту предначертано взойти на трон.
Гул приглушенных разговоров, за которыми все пытаются скрыть волнение, заметное даже на лицах самых знатных гостей, охватывает это блистательное собрание — это море плюмажей, сверкающих звезд и пышных одеяний. Тс-с-с! Раскрылись главные двери: она появляется; необычайно глубокая тишина — такая бывает только в полуденном лесу. На минуту поддержанная своей венценосной матерью и придворными дамами, которые с поклонами удаляются, Виктория восходит на трон; совсем еще девочка, одна и — впервые за всю свою жизнь — в окружении сонма мужчин.