— Тут спорить не стану, — согласился лорд де Моубрей, — только поверьте, милая моя леди Марни, у графини, особенно в наше время, есть дела и помимо веселья.
— То есть вы считаете, раз уж частная собственность — это непременно обязанности наравне с правами{304}, то, значит, и титул — это не только удовольствие, но и скука?
Лорд де Моубрей задумался.
— Как поживаете, мистер Джермин? — спросила бойкая маленькая дама с блестящими черными бусинками глаз и лицом желтоватым, но притом не лишенным известной прелести. — Когда вы приехали на север? Я защищала ваши интересы с той самой минуты, как впервые увидела вас, — прибавила она, покачав головою скорее с укором, нежели с сочувствием.
— Вы всегда защищаете чьи-то интересы, леди Файербрейс, — и это делает вам честь. Если бы не ваши усилия, никто бы и не подумал, что кругом одни обидчики, — парировал мистер Джермин, молодой член парламента.
— Говорят, вы давали самые радикальные обещания, — не скрывая злобы, сделала ответный выпад леди Файербрейс. — Я слышала, как лорд Умзаразум{305} говорил, что, будь у него хотя бы малейшее представление о ваших принципах, вы бы ни за что не обрели вашего нынешнего влияния.
— В распоряжении Умзаразума нет ни единого голоса, — заметил мистер Джермин. — Он политический плут, величайший из плутов: человек, который куражится в лондонских клубах и патетически справляется о своем влиянии; в масштабах страны он — пустое место.
— Чего не скажешь о лорде Кларинеле, — парировала леди Файербрейс.
— Неужели вам доводилось защищать меня от нападок лорда Кларинела? — осведомился мистер Джермин.
— Нет, но я еду в Уэмсбери{306} и не сомневаюсь, что там мне представится подобная возможность.
— Я и сам еду в Уэмсбери, — пожал плечами мистер Джермин.
— И что же лорд Кларинел думает о вашем заявлении по поводу реестра пособий? — злобно спросила ошеломленная леди Файербрейс.
— Мне он об этом не говорил, — сказал мистер Джермин.
— Полагаю, вы еще никому не обещали свой голос? — поинтересовалась леди Файербрейс с притворным любопытством.
— Этот вопрос нужно обдумать, — ответил мистер Джермин. — Необходимо посоветоваться с кем-то, кто осведомлен в политических делах столь же основательно, как леди Файербрейс. Между прочим, вы убеждали мою матушку, будто консерваторы победят с перевесом в пятнадцать голосов. Вы и в самом деле полагаете, что они их наберут? — невинно осведомился мистер Джермин, хотя всем уже было известно, что правительство вигов обеспечило себе двукратное преимущество.
— Я говорила, что мистер Тэдпоул пророчил нам преимущество в пятнадцать голосов, — сказала леди Файербрейс. — Я знала, что он ошибается: мне довелось увидеть список, составленный в течение последнего часа самим лордом Мельбурном; в нем правительство лидировало с перевесом в шестьдесят голосов. Его показали всего лишь трем членам Кабинета министров, — торжественно прибавила она голосом человека, которого посвятили в великую тайну.
Леди Файербрейс, великая государственная дама от партии тори, гордилась своим поклонником, членом Кабинета министров партии вигов. Она вела активную переписку и получала сведения от обеих сторон, а посему была вполне желанным гостем в одном загородном домике{307}. Тэдпоул, польщенный ее вниманием и очарованный обществом дамы, которая вела беседы на привычном ему жаргоне, а любые его мелкие заговоры и пустые интриги встречала с безграничным восторгом, был, однако, осторожен в своих высказываниях; а вот ее кавалер от партии вигов был человек легкомысленный; ухаживая за женщиной, он либо разговаривал с ней о политике, либо отправлял ей письма такого же содержания. Немудрено, что в случае с леди Файербрейс он бросался в омут с головой и непременно рассказывал ей о результатах каждого совещания. Тэйпер мрачно поглядывал на отношения Тэдпоула с леди Файербрейс — и всякий раз, когда тори проваливались на выборах или же оказывались по уши в грязи, по его сигналу (то мог быть, скажем, короткий кивок или односложное восклицание) вся консервативная свора, наводнявшая собой клубы, в которых разглагольствовали о том, про что и знать-то ничего не могли, разом принималась лаять и выть, понося предателей и задаваясь вопросом, как же это их вожаков водили за нос, как же они не сумели понять того, что было давно уже очевидно для всего света. Если же, напротив, удача явно сопутствовала клубу «Карлтон»{308} или скамьям оппозиции, то рычать и скулить принимались породистые псы вигов и либералов, обвиняя во всём неосмотрительность, безрассудную страсть, а то и вовсе измену виконта Маска{309} и вопрошая мир просвещенных дураков, что сидят окрест: может ли преуспеть какая бы то ни было партия, когда ей вредят такие люди и если на нее воздействуют подобными средствами?
Смешнее всего было то, что всё это время лорд Маск и Тэдпоул вели себя как два старых лиса: ни один из них не доверял леди Файербрейс никаких сведений, кроме тех, которые желал и намеревался (заранее злорадствуя) довести до сведения своего соперника.
— Вы непременно должны заинтересовать лорда де Моубрея нашим делом, — заговорщическим тоном обратился сэр Вавассур Файербрейс к своей соседке по столу, леди Джоан. — Я отправил ему толстую пачку документов. Вы же знаете, он один из нас, по-прежнему один из нас. Баронет всегда остается баронетом. Титулы множатся, величие остается неизменным — и я счастлив видеть человека, достигшего высоких почестей, которых он, безусловно, заслуживает; и всё же, если говорить начистоту, в случае с вашим достопочтенным отцом меня интересует не столько титул графа де Моубрея, сколько врожденный характер и способности сэра Альтамонта Фитц-Уорена, баронета.
— Вы, должно быть, тщательно выбирали время для перехода к решительным действиям? — спросила леди Джоан вежливо, но без интереса.
— Дело ясное: противиться равноправию невозможно; в сущности, еще покойный король дал народу кое-какие обещания. Но, окажите мне любезность, прочтите наш меморандум.
— Всё это определенно не подходит для нашей эпохи, — сказала леди Джоан. — Баронетство стало достоянием среднего класса: вот, к примеру, доктор, наш семейный доктор — баронет; как и некоторые из наших торговцев, осмелюсь заметить; да и пивовары, и прочие представители этого сословия. От попытки присвоить им дворянский титул, хоть бы и самый низший, пожалуй, веет чем-то смехотворным.
— И что же, герцога мучает подагра в этом году? — осведомился лорд Марни у леди де Моубрей.
— Разве что совсем немного; не припомню, чтобы мой отец когда-либо чувствовал себя лучше. Думаю, вы повидаетесь с ним: мы ожидаем его со дня на день.
— Был бы весьма рад. Надеюсь, он приедет в Марни в октябре. Я берегу для него угодья, удостоенные синей ленты{310}.
— То, что вы предлагаете, весьма справедливо, — сказал Эгремонт леди Мод. — Если каждый из нас сделает всё, что в его силах, общий эффект превзойдет ожидания. Я, например, уверен, что Аббатство Марни, эти монастырские руины, одни из прекраснейших в нашем округе, каждый год расхищаются на починку амбаров; в галереях пасется скот. Всё это можно и нужно исправить. Если мой брат не согласится охранять или реставрировать Аббатство, то любой член семьи, даже я сам, мог бы, как вы верно подметили, не производя никаких затрат, проявить немного усердия и предотвратить беду — по меньшей мере остановить разрушение.
— Если бы наша Церковь попыталась возродить любовь народа к христианской архитектуре{311}, — сказала леди Мод, — это принесло бы свои плоды, и притом обильные. Но меня поражает, что древние семьи так глухи к национальному достоянию — а ведь оно так много говорит о наших предках, их подвигах и нравах! И нам с вами, мистер Эгремонт, тоже нельзя простить такое безразличие.