— Я вот подумываю, не присоединиться ли к «Полному воздержанию», — сказал Чертовсор, — с тех пор, как я прочел обращение Стивена Морли, оно у меня из головы не выходит. Мы не добьемся своих прав, пока не избавимся от пристрастий — а начать проще всего с выпивки.
— Ну, что до меня, я могу запросто обойтись без спиртного, — заявила Каролина. — Будь я благородной дамой, так пила бы только парное коровье молоко, и ничего больше.
— А вот мне по душе чай, — сказала Генриетта. — Признаться, ничего не пожалею ради хорошего чая. А раз уж я теперь веду хозяйство, то и чай буду пить только самый лучший.
— Что ж, покуда ты не дал свою клятву, Сорик, — весело произнес Мик, — предлагаю заказать по стаканчику джина да потолковать об этом твоем воздержательстве.
Чертовсор был уступчив в мелочах, особенно когда имел дело с Миком: он согласился и присел за стол.
— Думаю, ты уже слышал о последней проделке Хапни и Хвата, а, Сорик?
— Что на сей раз?
— Сегодня в конце смены каждый рабочий получил ключ; полкроны в неделю будет вычитаться из заработка как плата за жилье. Джим Пластоу сказал, что живет с отцом и ни в чем таком не нуждается; так они заявили, что он обязан снимать комнату.
— Настанет и их черед, — задумчиво произнес Чертовсор. — Эти ребята, как я погляжу, еще почище Трака и Третта{295} будут. С теми-то хоть всё ясно было: четверть заработка непременно им в карман, а взамен — какое-то никчемное барахло. А у Хапни и Хвата какие-то штрафы, ключи… Вообще никогда не знаешь, на что рассчитывать. Давайте выпьем, — добавил он, наполняя свой стакан, — предлагаю тост: за крах Капитала!
— Вот это наш Сорик! — сказал Мик. — Каролина, мисс Генриетта, давайте поддержим тост вашего коллеги. Деньги — корень зла, этого никто не отрицает. Мы еще обретем наши трудовые права: десятичасовой закон{296}, никаких штрафов и никакой работы для тех, кому еще нет шестнадцати.
— Пятнадцати, — воодушевленно поправила его Каролина.
— Народ больше не станет терпеть этих притеснений, — заявил Чертовсор.
— Мне кажется, одно из самых гадких притеснений, — сказала Каролина, — это приказ мирового судьи, который велит Джеку-Весельчаку закрывать «Храм» по вечерам в субботу.
— Это просто бесчестно! — подхватил Мик. — Что же, нам и отдохнуть нельзя?! С тем же успехом можно жить в Саффолке, откуда едут к нам иммигранты, а крестьяне, чтобы скоротать время, жгут господские стога.
— А что до прав тружеников, — заметила Генриетта, — выходит, люди стоят у станков за просто так.
— А ведь ваши уста изрекли весьма толковую вещь, мисс Генриетта, — одобрил Мик. — Эх, избрали бы меня хоть на сорок восемь часов верховным лордом{297}, так я этот вопрос в два счета бы решил. Как зарядил бы из всех бортовых орудий по их «двухпалубникам»! Бабахнуть бы на моубрейской ярмарке разом из четырнадцати пушечек адмиральского флагмана — да никакое Наваринское сражение{298} с этим не сравнится!
— Рабочие, быть может, и слабы, но капиталисты еще слабее, — заявил Чертовсор. — Весь их капитал только на бумаге.
— Вот что я вам скажу, дорогие мои, — произнес Мик, заговорщически понижая голос. — Если что и может спасти страну, так это _ _ _ добрая стачка{299}.
Глава одиннадцатая
— Обед подан, ваша светлость, — объявил лорду Моубрею его камердинер; и благородный лорд повел леди Марни в столовую. Остальные последовали за ними. Эгремонта посадили рядом с леди Мод Фитц-Уорен, младшей дочерью графа. Леди Джоан сидела почти напротив.
Дочери графа были рыжеватые девицы, довольно рослые, статные и величавые; несмотря на то, что старшая была некрасива, а младшая весьма недурна, сестры были очень похожи друг на друга. Обе умели вести беседу, но каждая делала это по-своему: леди Джоан поучала, леди Мод выпытывала; от первой часто можно было услышать сведения, которыми вы прежде не располагали; вторая внушала понятия, что и ранее имелись у вас, однако преспокойнейшим образом незримо дремали, пока леди Мод не пробуждала их к жизни своими капризными бойкими речами. Обе по природе своей отлично владели собой; однако леди Джоан не хватало мягкости, а леди Мод — спокойствия.
Таков был итог беглого наблюдения Эгремонта, который, между прочим, был искушен в светских делах и умел быстро определить характер и нравственный облик того или иного человека.
Обед был грандиозен, как и подобает высокой знати. Гостей собралось много, однако обеденный стол казался лишь ярким пятном посреди просторной залы. Столики у стен были уставлены серебряными вазами, на обитых кроваво-красным бархатом стеллажах размещались золотые щиты. На стенах тут и там висели портреты Фитц-Уоренов, де Моубреев и де Веров. Слуги передвигались бесшумно и плавно (явное следствие военной муштры). Такой слуга всегда угадывает ваши желания, опережает любую вашу просьбу и преподносит вам всё, чего душа изволит, имея при этом напыщенный и самозабвенный вид.
— Добирались по железной дороге? — скорбно осведомился лорд де Моубрей у леди Марни.
— Да, станция в Марэме{300}, милях в десяти от нас, — ответила ее светлость.
— Вот вам и великий переворот!
— Вас что-то смущает?
— Боюсь, из-за него эта вредоносная идея равенства набирает обороты, — молвил его светлость, качая головой. — Полагаю, лорд Марни препятствует этому изо всех сил.
— Никто не борется с железными дорогами так же неистово, как Джордж, — сказала леди Марни. — Чего он только не делал! Он же настроил весь наш округ против строительства марэмской ветки!
— Признаться, я на него рассчитывал, — сказал лорд де Моубрей, — думал, он поможет мне воспротивиться строительству здешнего ответвления; но как же я был удивлен, когда узнал, что он пошел на попятную.
— Так ведь речь зашла о компенсации, — невинно заметила леди Марни. — После этого Джордж никогда никому не препятствует. Стоило им принять его условия — и он немедля примирился с прокладкой марэмской колеи.
— И всё же, — заметил лорд де Моубрей, — мне кажется, что, если бы лорд Марни посмотрел на ситуацию с другой стороны и подумал о моральных последствиях этого строительства, он бы задумался. Равенство, леди Марни, равенство — не наше métier[11]. Если мы, аристократы, не восстанем против нивелирующего духа времени, я не могу ручаться, кто в конечном итоге выйдет победителем. Поверьте мне на слово, эти железные дороги — опаснейшее предприятие.
— Я и не сомневаюсь. Полагаю, вы слышали о том, как леди Ванилла возвращалась из Бирмингема{301}. Неужели не знаете? Она ехала вместе с леди Лаурой, в купе напротив них сидели двое мужчин — с виду истинные джентльмены; никогда, по ее словам, не встречала она таких милых людей. В Вулвергемптоне{302} леди Ванилла попросила одного из них поменяться с ней местами, и тот любезно согласился исполнить ее пожелание, но предупредил: его спутник тоже должен будет пересесть, потому что они скованы друг с другом! Этих джентльменов переправляли в городскую тюрьму. Оказывается, они обчищали карманы игроков на скачках в Шрусбери!{303}
— Графиня и карманник! Вот вам и общественный транспорт! — воскликнул лорд де Моубрей. — Да и ваша леди Ванилла, видимо, из тех, кто заговорит с кем угодно.
— Зато она очень веселая, — сказала леди Марни.