— Я совсем озябла, — ответила женщина. — Уорнер ни за что не закроет окно, пока дождь не зальет комнату.

— А вы, я боюсь, промокли, — перебил жену Уорнер, обращаясь к Сибилле.

— Совсем немного. А у вас не горит очаг. Ах да, я принесла вам кое-что, но огня этим не разжечь.

— Если б он попросил у жильца снизу хотя бы одну колоду угля! — воскликнула жена. — Я ему говорю: неужели соседи откажут? Так ведь он ни в какую, дескать, и так слишком часто просил.

— Я непременно попрошу, — пообещала Сибилла. — Только сначала вот что: мой провожатый остался на улице, — прибавила она, — и у него есть для вас корзинка. Гарольд, входи.

Ребенок заплакал, как только в комнату вбежал большой пес — молодой бладхаунд старинной породы;^{331} в наши дни таких можно обнаружить разве что в некоторых старинных замках и на фермах севера Англии. Сибилла отвязала корзинку и дала кричащему младенцу кусочек сахара. Взгляд девушки был еще слаще, чем успокоительное лакомство; малютка распахнул на нее свои огромные голубые глаза, на мгновение оторопел — и тут же улыбнулся.

— О! Прекрасное дитя! — воскликнула Сибилла; она взяла ребенка с тюфяка и прижала его к груди.

— Вы ангел небесный! — воскликнула мать малыша. — И по правде сказать, столь же прекрасны. Подумать только, эта паршивица Генриетта бросила нас всех на произвол судьбы!

Сибилла извлекла содержимое монастырской корзинки и, указывая на него, обратилась к Уорнеру.

— Вот, — сказала она, — разложите всё это, как я вам скажу, а я пока спущусь и поговорю с теми, кто живет внизу, как вы и хотели. Гарольд, побудь здесь! — И пес улегся в самом дальнем углу.

— И это дочь Джерарда? — произнесла жена ткача. — Подумать только! Зарабатывай два фунта в неделю, и будет тебе умница-дочь, а не бессовестная мерзавка вроде нашей Генриетты! Да с этакими деньжищами чего только не сделаешь! Что там у тебя, Уорнер? Чай? Ого! Я бы выпила глоточек чаю! От чаю мне наверняка станет легче. Я прямо-таки мечтала о нем. Уорнер, беги вниз, попроси у них чайник кипятка. Это же лучше, чем пламя всего мира. Амелия, девочка моя, гляди, что нам прислали! Полным-полно еды! Расскажи об этом Марии. Вы славные девочки, вы никогда не станете такими, как эта подлая Генриетта. Когда вы начнете зарабатывать, вы же отдадите деньги вашей бедной матери и братику, верно?

— Да, мама, — ответила Амелия.

— И папочке тоже, — сказала Мария.

— И папочке тоже, — подхватила мать. — Он оставался прекрасным отцом для всех вас, и я никак не возьму в толк, почему за такую тяжелую работу он получает сущие гроши; уверена, всему виной эти станки. Полиции следует расколотить их, и уж тогда-то все славно заживут.

Вернулись Сибилла и Уорнер; затрещал огонь, чай был заварен, еда поделена. Комната, которая лишь несколько минут назад была такой несчастной и заброшенной, наполнилась духом уюта и даже веселья.

— Так, — сказала жена ткача, немного приподнимаясь в своей постели, — я чувствую, эта кружка чаю спасла мне жизнь. Амелия, ты пила чай? А Мария? Вот видите, что значит быть хорошими девочками, — Господь вас никогда не покинет. Уже не за горами тот день, когда Генриетта узнает, каково это — мечтать о кружке горячего чая, и это при всех ее расчудесных доходах! Право слово, — обратилась она к Сибилле, — мы вам так обязаны, что и словами не опишешь. Ваш отец заслуживает своих богатств, ежели у него такая дочь.

— Мой отец не намного богаче своих ближних, — сказала Сибилла, — однако нужды его невелики; да и кто будет сочувствовать бедняку, если не другой бедняк? Увы! Больше некому. Кроме того, эту еду прислала вам настоятельница нашего монастыря. Я сообщила вашему мужу, что может сделать для вас отец. Не так уж и много, но, с благословения Господа, это может помочь. Когда люди поддерживают друг друга, Божья благодать не покинет их.

— Уверен, что и вас Божья благодать не покинет вовеки, — взволнованным голосом сказал Уорнер.

Наступила тишина; миссис Уорнер, тронутая дружелюбием Сибиллы, оставила свое привычное ворчание; мысли ее обратились к минувшему и настоящему; дети за обе щеки уплетали щедрое и непривычное угощение; дочь Джерарда, чтобы не отвлекать их, отошла к окну и стала смотреть на клочок хмурого неба, видимый со двора. Дул порывистый ветер, дождь хлестал по стеклу. Вскоре снова послышался стук в дверь. Гарольд в своем углу вскочил и зарычал. Уорнер поднялся и сказал:

— Пришли брать плату за жилье. Слава Богу, у меня есть деньги. — Он подошел к двери и отворил. Двое мужчин вежливо попросили разрешения войти.

— Мы не знакомы, — сказал первый из вошедших, — но давайте это исправим. Я говорю с Уорнером?

— Так и есть.

— Я ваш духовный пастырь, если звание викария Моубрея дает мне право называть себя так.

— Мистер Сент-Лис!

— Верно. Один из самых достойных людей в моей пастве и влиятельнейший человек в округе много говорил о вас сегодня утром. Вы работаете на него. Он ничего не слышал о вас с вечера субботы — и испугался, что вы заболели. Мистер Барбер рассказал мне о вашей беде, а еще — о вашем добром нраве. Я пришел выразить вам свое сочувствие и уважение, а также предложить помощь.

— Вы очень добры, сэр, и мистер Барбер тоже; действительно, час назад мне было до того туго, что…

— Да и теперь-то, сэр! — воскликнула жена Уорнера, перебивая мужа. — Я в постели неделю и, может быть, уже никогда не встану; у детей нет одежды — она в закладе; заложили всё подчистую, еще утром не было ни угля, ни еды. Мы думали, что вы пришли за деньгами, которых у нас нет. Если бы не кружка чаю, которую великодушно поднесла мне сегодня утром одна особа, почти столь же бедная, как и мы… я хочу сказать, они кормятся своим трудом, но зарабатывают куда как больше, аж два фунта в неделю, только я никак не возьму в толк, что же это получается, муженек-то мой трудится по двенадцать часов в день, а выходит у него какой-то там пенни за час работы; кабы не это, я бы уже давно протянула ноги; и все-таки его правда, нам было туго; вот только нынче дочь Уолтера Джерарда (воистину говорю вам, она — ангел небесный, столько всего для нас сделала!) пришла к нам на помощь. Но если бедняки поддерживают бедняков — это она хорошо сказала, — разве это может обернуться добром?

Во время этих излияний мистер Сент-Лис осмотрел комнату и узнал Сибиллу.

— Сестра, — сказал он, когда жена Уорнера замолчала, — вот уже не впервые мы с вами встречаемся в обители скорби.

Сибилла молча поклонилась и направилась к двери, словно собралась уходить; ветер и дождь продолжали хлестать по стеклу. Спутник мистера Сент-Лиса (он был одет в добротное пальто и отряхивал капли дождя с клеенчатой шляпы, более известной как «зюйдвестка»), сделал шаг вперед и обратился к Сибилле:

— Там только ветер, но весьма злой; я бы посоветовал вам задержаться еще на несколько минут.

Она учтиво приняла это замечание, но ничего не ответила.

— По-моему, — продолжил спутник мистера Сент-Лиса, — мы с вами тоже видимся не впервые.

— Не припоминаю, чтобы мы встречались ранее, — сказала Сибилла.

— И всё же с тех пор прошло совсем мало времени; впрочем, небеса до того изменились, что можно подумать, будто это случилось в другой стране и в другое время года.

Сибилла вопросительно смотрела на него, словно ждала объяснений.

— Это было в Аббатстве Марни, — сказал спутник мистера Сент-Лиса.

— Верно, я была там; да-да, вспоминаю, когда я собиралась присоединиться к моим спутникам, они были не одни.

— И вы исчезли — откровенно говоря, очень внезапно; я ушел от развалин почти одновременно с вашими друзьями и всё же больше не видел никого из вас.

— Мы отправились своей дорогой — и весьма тернистой; вы, наверно, следовали более проторенным путем.

— Это был ваш первый визит в Марни?

— Первый и последний. Не было такого места, которое я хотела увидеть сильнее; нет и такого вида, который опечалил бы меня в той же мере.