После этих слов раздался дружный сгон.

— Товарищи, — продолжал Никсон, — вы знаете, что случилось; вы знаете, что, когда Джаггинс закрыл все счета по казенной книжке, он потребовал доплатить издержки; так этот Диггс, этот сущий людоед, заставил его взять две жилетки. Спрашивается, что делать рудокопу с жилетками? По мне, так заложить их Диггсовому зятю, что в лавке по соседству, и продать закладную за шесть пенсов. Вот вам и вся соль; давайте по существу: жилетки и казенная лавка — сперва жилетки, потом лавка.

— Я последние два месяца отрабатываю на фунт в неделю, — сказал другой горняк, — только вот я, грешник спасенный^{359}, лика молодой королевы до сих пор не видал^{360}.

— А мне тут пришлось платить доктору казенной едой за мою бедную жену, — заговорил другой. — «Доктор, — говорю, значится, — совестно мне так поступать, да у меня кроме еды казенной и нет ничего; чего вам угодно: грудинки или сыру?» — «Сыр десять пенсов за фунт! — говорит. — Да я такой для своих слуг по шесть покупаю. Ну да ничего, — говорит, потому как истинный христианин, — возьму и едой, какая по нраву придется».

— Джаггинсу нужно платить за жилье, он приставов дрейфит, — заметил Никсон, — и он получил две жилетки!

— А еще, — пожаловался кто-то, — казенка Диггса открыта всего раз в неделю, и, если опоздаешь, жди еще семь дней. А это такая даль, да и там сколько выстоять нужно; для моей бедной женушки поход в эту лавку — что целый день работы, ничего другого потом делать не может: это же стоять, ждать и выслушивать проклятия мастера Джозефа Диггса — он ведь терпеть не может, когда женщины лезут одна наперед другой, на дух не переносит.

— Вот и они говорят, что он — гадкая кудлатая собачонка.

— Мастеру Джозефу злобы не занимать, но коли нужно вытянуть пару грошей из твоего жалованья — тут уж никто не сравнится со стариной Диггсом. Он до этого страсть какой охотник! А потом говорит, что у тебя никогда и ни в чем потребы не будет — всё, мол, найдешь под его крышей. Хотел бы я знать, кто нам станет башмаки чинить. Может, у папаши Диггса еще и сапожная мастерская?

— Или он нам картошку продаст за пенс, — сказал кто-то, — или молоко за полпенса.

— Держи карман! Чтобы получить их, нужно пойти и продать часть казенной еды, — много за нее выручишь! У Диггса грудинка по девять пенсов за фунт, у бакалейщика такую можно отхватить за шесть, а поскольку бакалейщик ни за что не даст больше, чем четыре пенса с полпенни, так, стало быть, плата продуктами в нашем деле заработок ровно вдвое срезает.

— Вот уж правда, точь-в-точь как в церкви, мастер Уэгхорн.

— Да этот Диггс, похоже, самый настоящий угнетатель народа, — раздался голос из дальнего угла бара.

Мастер Никсон повернул голову, затянулся, выдохнул дым и заметил:

— По мне, так оно и есть; да и пайщик[14] — кровосос, какого свет не видывал.

— А какой пайщику прок с этой лавки? — допытывался незнакомец из дальнего угла. — Он же идет против закона.

— Хотел бы я знать, кто будет рыться в законах, — буркнул Никсон, — уж точно не я. Эти казенки — штука скользкая; к ним и захочешь — не подступишься, вот что я вам скажу.

— Но он не может принудить вас брать товары, — настаивал незнакомец, — он обязан платить вам звонкой монетой нашего королевства, если вы того потребуете.

— Платят нам всего раз в пять недель, — сказал один горняк, — а как человеку жить всё это время? Вот, представь, отработали мы смену за месяц или за пять недель, получили всё, что нам причитается, а в казенке ничего не купили, что мне скажет пайщик? Он скажет: «Не хочешь, стало быть, в книгу записываться?» А я ему: «Нет», а он отвечает: «Тогда и на работу в шахте можешь впредь не рассчитывать». Вот это я и называю принуждением.

— Вот-вот, — поддержал другой горняк, — только попроси лик молодой королевы, и вскоре придется надевать рубашку и выходить на поверхность.

— Это они давно вычислили, как нас силком в казенки затащить, — добавил третий, — и, если пайщик даст тебе от ворот поворот за то, что не берешь казенной еды, так ты, почитай, на всех участках меченный.

— Есть кое-что почище, чем эти казенки, — заговорил молчавший до сих пор горняк, — и это те самые пайщики. О том, что в шахте творится, ведает один лишь Бог Всемогущий да сами горняки. Я много лет был прилежным методистом, из кожи вон лез, чтоб работа спорилась, а всего-то и греха на мне — сказал как-то раз пайщикам, что дела их не простятся на Страшном Суде.

— Вот уж воистину дело тьмы! Сколько дней задарма работаем: мытьем ли, катаньем — нет такой нормы, которая бы их устроила. И сколько же кружек ихнего эля нужно выпить, покуда тебе работу дадут. Если бы королева сделала что-нибудь для нас, бедняков, вот уж была бы благодать!

— Нет в этих краях тирана страшней, чем пайщик, зуб даю, — заметил первый горняк. — И нет беднякам никакого воздаяния.

— А почему бы вам не предъявить свои жалобы землевладельцам или арендаторам? — спросил незнакомец.

— Я так понимаю, вы не из наших краев, сэр, — произнес мастер Никсон, сопроводив это замечание громадным облаком дыма. В своей среде он был сродни оракулу, и водворялась тишина, когда он собирался держать речь, что случалось не так уж часто; зато когда он говорил, слова, как не раз отмечали его приверженцы, шли сплошным десятиярдовым углем^{361}. — Как я понимаю, вы не из наших краев, сэр, иначе знали бы, что шахтеру говорить с большим начальником — всё равно, что мне ковырять уголь вот этим глиняным чубуком. Сэр, промежду нами бездна. Я спустился в шахту пяти лет от роду, в День святого Мартина сорок годков будет, как это случилось, а это добрый срок, сэр, для человека, который выполняет свою работу, и я знаю, о чем говорю. За сорок годков, сэр, человек чего только не увидит, особливо когда он торчит на одном месте и держит ухо востро. Я и поиграть успел, сэр, пару раз за сорок-то годков, и видел такие долгие забастовки, каких, может, по всей стране не бывало. Видел, как люди всей гурьбой неделями вели игру, и до того зубами щелкал^{362}, что полмесяца кряду, а то и больше, ничего во рту не имел, кроме одной картофелины да щепотки соли. Что до казенной пищи, держали нас впроголодь, но мы стояли за наши права, а уж это к любому гусаку подлива. И вот что я скажу вам, сэр: я ни разу не видел, чтобы народ затевал игру, если промежду ним и большим начальством проскальзывало словечко; да только до них всё равно не добраться. Промеж собой бедняк с господином отродясь повязаны не были — и в том самая сущая беда нашей страны.

— Дело говоришь, мастер Никсон. Мы вот так же в двадцать восьмом тоже поиграть собрались, а хозяева возьми да и скажи, что готовы с нами встретиться; сами же только и сделали, что потоптались у входа да с пайщиками побеседовали. Пайщиков-то они выслушали.

— Поговори хозяева с людьми, не было бы нужды солдат присылать; так ведь для господ один вид шахтеров хуже отравы: стоит нам наверх подняться да заговорить с ними, как они тут же улепетывают.

— Это всё пайщики, — сказал Никсон, — они и есть сущая язва, и не в казенках дело.

— Люди никогда не обретут свои права, — произнес незнакомец, — пока они не осознают свою силу. Допустим, вместо того чтобы играть и устраивать стачки, пятьдесят ваших семей поселятся под одной крышей. Жить вам будет лучше, чем теперь: питаться вы будете сытнее, ваши дома и одежда станут намного удобней, вы сможете откладывать половину своего заработка; вы сделаетесь капиталистами: сможете сами арендовать шахты и рудники, платить их владельцам больше, чем они получают теперь, и всё равно будете меньше работать и лучше зарабатывать.