— Ужасное наблюдение, — задумчиво сказал Эгремонт.

— Ужасное? — переспросил Джерард. — Да это самое серьезное происшествие со времен Потопа! Да какое королевство может этому противостоять? Нет, пожалуйста, обратитесь к вашей исторической науке, — вы же ученый! — вспомните падение Римской империи: как это вышло? То и дело двести — триста тысяч чужаков выбираются из лесов, одолевают горы и реки. Они прибывают сюда из года в год — и число их всё возрастает. Да что такое все эти ваши вторжения варварских племен, ваши готы и вестготы, ваши ломбардцы и гунны — по сравнению с нашими «Результатами переписи населения»!

Последние солнечные лучи, борясь с клубами дыма, проплывавшими над страной, местами озаряли необычный пейзаж. Насколько хватало глаз — а местность была равнинной, лишь вдалеке виднелась цепь известняковых холмов, которая очерчивала кромку горизонта, — на многие мили вокруг рассыпались бесчисленные хижины, или, если угодно, лачуги (едва ли они заслуживали более возвышенного именования); некоторые стояли отдельно, другие выстраивались в короткие ряды, третьи сбивались в кучки — и всё равно редко образовывали протяженные улицы, хотя и перемежались раскаленными печами, грудами тлеющего угля и горами железной руды; между тем кузницы и сопла паровых машин ревели и выпускали дым во все стороны, тем самым обозначая, где находится зев рудника, а где — отвальная насыпь угольной шахты. Мало того, что вся эта местность напоминала гигантский муравейник, ее к тому же бороздили каналы, пересекавшиеся на разных уровнях; работа под землей велась до того рьяно, что в грунте образовались пустоты и сдвиги, и было неудивительно наблюдать целые ряды покосившихся домов, всё так же стоящих вперемежку с грудами пустой породы или металлической окалины; то здесь, то там можно было различить клочки земли, поросшие, словно в издевку, травой и пшеницей, очень похожие на господских сыновей, о которых мы читали в юности, тех самых, что были похищены трубочистами, но сохранили под своим грязным одеянием некоторые следы благородного происхождения^{350}. Что же касается деревьев или кустов, то о самом существовании таковых было неведомо в этой скорее грязной, нежели унылой местности.

Наступил час сумерек, час, когда в южных широтах крестьянин преклоняет колена для вечерней молитвы перед образом Пресвятой еврейской Девы; когда караваны прерывают свой долгий путь по бескрайним пустыням и странник в тюрбане, склоняясь над песком, воздает хвалу священному камню и священному городу; час этот не менее свят и для английских рудокопов и горняков: он возвещает конец рабочего дня и выпускает их на поверхность — дышать земным воздухом и созерцать свет небесный.

Они вышли: шахта выпускает смену, подземная тюрьма — своих узников; затих кузнечный горн, встала паровая машина. Равнину наводняет суетливая толпа: группы рослых мужчин, широкогрудых и мускулистых, мокрых от трудового пота и черных, словно дети тропиков; отряды молодежи — увы! — обоих полов; хотя различить их нельзя ни по одежде, ни по речи — все они обряжены в мужское тряпье; и ругань, от которой, быть может, содрогнется взрослый мужчина, слетает с губ, созданных шептать нежные слова. Ведь это им предстоит стать (а некоторые уже стали) матерями Англии! Но вправе ли мы удивляться отвратительной грубости их речи, когда вспоминаем о том, как дика и сурова их жизнь? Английская девочка, голая по пояс, облаченная в холщовые штаны с кожаным ремнем, к которому крепится цепь, проходящая между ног, по двенадцать, а то и по шестнадцать часов в сутки на четвереньках тянет и толкает на поверхность бадейку с углем по подземным штольням^{351}, темным, крутым и ослизлым; обстоятельство, которое, судя по всему, прошло мимо внимания «Общества за уничтожение рабства негров»^{352}. По всей видимости, эти достопочтенные господа также каким-то чудесным образом понятия не имели о страданиях маленьких тягальщиц, многие из которых, что примечательно, на этих же господ и работали.

Смотрите, смотрите, вот они выходят из недр земли! Дети четырех-пяти лет, и многие из них — девочки: красивые и всё еще нежные и робкие; им доверено выполнение ответственного дела, сама суть которого обязывает их быть первыми, кто спускается в шахту, и последними, кто выходит из нее. И ведь не настолько тяжела их работа, чтобы называться непосильной, только вот проходит она во тьме и одиночестве. Они терпят кару, которую философическая филантропия изобрела для самых отъявленных преступников и которую злодеи, отбывающие это наказание, считают хуже смертной казни, каковую оно им заменяет^{353}. Проходит час за часом, и о том мире, который они покинули, равно как и о том, частью которого они стали, маленьким дверовым^{354} напоминают лишь вагонетки с углем, для прохода которых они открывают вентиляционные двери штолен, держа их всё остальное время закрытыми, поскольку от этого всецело зависят безопасность шахты и жизнь работающих в ней людей.

Сэр Джошуа, гениальный человек и придворный художник, был поражен ангельским личиком леди Алисы Гордон и, когда та была еще совсем маленькой девочкой, запечатлел ее неземной образ с разных ракурсов на одном холсте и создал целый сонм божественных ликов ангелов-хранителей^{355}.

Нам бы следовало обратиться к некоторым великим мастерам карандаша, таким как мистер Ландсир^{356} или мистер Этти:^{357} ступайте к этим малюткам-дверовым и сотворите нечто подобное!

Небольшая группа шахтеров приблизилась к дому менее мрачному, чем все остальные; прикрепленное над входом изображение восходящего солнца недвусмысленно говорило о назначении этой постройки^{358}. Они вошли туда на правах завсегдатаев; женщина за барной стойкой встретила их улыбкой и множеством приветливых слов, после чего любезно осведомилась, что джентльменам угодно. Вскоре они сидели в баре, причем — невзирая на то, что он отнюдь не пустовал — на своих привычных местах: видимо, все признавали, что они наслаждаются заслуженными привилегиями.

С ломтями белого хлеба в черных руках, с лицами, черными от угольной пыли, ухмылками во весь рот и зубами цвета слоновой кости — они и в самом деле были похожи на компанию пирующих негров.

Чаши с элем разошлись по кругу, трубки были закурены, появились первые клубы дыма. Тишина стояла до тех пор, пока человек, который, по всей видимости, был среди них главным и занимал нечто вроде председательского кресла, не вынул трубку изо рта и не выразил первую связную мысль, тем самым заявляя о себе:

— Что и говорить, заказёнили нас — хоть в гроб ложись.

— Правдивей не скажешь, мастер Никсон, — откликнулся один из сидевших за столом.

— Как по Библии, слово в слово, — кивнул другой.

— Вопрос таков, — продолжал мастер Никсон, — а нам-то что делать?

— Ага, точно, — сказал какой-то горняк, — в том и суть.

— Ага, ага, — согласились хором другие, — так и есть.

— Вопрос в том, — важно произнес мастер Никсон, обводя всех покровительственным взглядом, — что же такое жалованье? По-моему, это не сахар, не чай, не свиная грудинка. Полагаю, это не свечи, и, если в чем я и уверен, так это в том, что никакая оно не жилетка.