— Как поживаешь, соседка? — обратилась бледная молодая женщина с младенцем на руках к миловидной даме. — Жуткая давка, правда? Думаю, женщины будут драться и цапаться, чтобы попасть внутрь. Мне очень боязно.

— Ну, как говорится, «первым пришел — первым обслужен». Так во всём мире, — ответила та. — И вам бы следовало хорошенько подумать наперед и покрепче завязать шляпку. По мне, так нас здесь не меньше двухсот. Великий продуктовый день, сами понимаете. Что до меня, я не особо боюсь добротной толкучки: можно встретить столько знакомых лиц!

— Здешний сыр за шесть пенсов очень даже ничего, — сказала одна старуха своей спутнице, — но в городе за четыре можно купить не хуже.

— Что мне не нравится, так это весы, — ответила ее собеседница. — Я на тот продуктовый день купила фунт масла, взвесила — а он на два пенни легче. Ей-богу! Было время, когда я покупала еду во всех местных лавках для своих мальчиков и для их отца, но нигде не было таких дрянных продуктов, как здесь. У меня дома двое детей захворали от их муки, да и саму меня что-то сильно мутит: когда белой глины немного, к ней еще можно привыкнуть, а уж коли густо положат — чистая погибель.

— А ваши девочки в шахте?

— Нет, мы еще пытаемся удержать их, муж ради этого уже который день живет на хлебе и воде; вот кабы не приходилось брать столько казенных продуктов, можно было бы управиться, но казенка всё вышибет. Сперва здоровье, а потом и добродетель, вот что я вам скажу.

— Ну, что до меня, — сказала первая старуха, — моя беда — мясо. Лучшие куски берут пайщики, а для шахтерских жен рубят сущие кости.

— Госпожа, когда откроют двери? — спросил худенький бледный мальчик. — Я здесь с самой зорьки и ничего не кушал.

— А что ты хочешь, дитятко?

— Я хочу хлебца для моей матушки, но я едва ли вообще дойду до дома, у меня всё время голова кружится.

— Лиза Грей, — пронзительно крикнула некая особа с черными глазами-бусинками и красным носом, решительно направляясь к весьма неопрятной женщине; та была в соломенной шляпке с грязной тонкой лентой и прижимала к груди младенца, — уж ты-то точно знаешь, кого я ищу!

— А, миссис Маллинс, как поживаете? — ответила та нежным вкрадчивым голосом.

— Действительно, как я поживаю? Как поживают люди в эти скверные времена?

— И в самом деле тяжко, миссис Маллинс. Видели бы вы мою казенную книжку! Жаль, я ничего не смыслю в цифрах! В прошлый четверг ее заполнял этот дьяволенок, мастер Джо Диггс. Пометил там, пометил здесь, и так, покуда окончательно меня не запутал. Уверена, что ничего из этого я не получала; муж потерял всякое терпение и сказал, что я хозяйничаю не лучше новорожденного младенца.

— Мой муж очень хочет повидать вашего, — сверкнула глазами миссис Маллинс, — и вы знаете почему.

— Еще бы не знать! — вздохнула Лиза Грей. — Но как же нам вернуть ему долг с этакой казенной книжкой, добрая соседка Маллинс?

— Мы ничуть не богаче наших соседей, миссис Грей, и если нам не заплатят, придется занимать. Стыд и срам — идти ко желоба^{367} из-за того, что твой друг не возвращает денег. Вам помогли в трудный час, Лиза Грей, а мы вынуждены погибать; и я непременно возьму свое, Лиза Грей!

— Тише, тише, — зашептала Лиза Грей, — не разбудите малышку, она ужасно капризная.

— Я получу свои пять шиллингов, — или отдавайте продуктами, — продолжала наседать миссис Маллинс.

— Тише, тише, соседка; я же сказала вам — вы получите свои деньги, только вот чуточку позднее. Сегодня великий продуктовый день: нам выдадут расчет за пять недель, но муж, вероятно, получит жалованье только послезавтра — а получит он пять шиллингов, — тогда и отдаст вам половину.

— А другую половину? — вскинулась миссис Маллинс.

— Ох! Другую половину… — Лиза Грей вздохнула. — Ну что же, скоро в наш дом наведается смерть: эта несчастная малышка долго не протянет. Она числится в двух погребальных клубах;^{368} выходит, по три фунта с каждого, и после поминок и похорон останется еще достаточно для того, чтобы покрыть все наши долги и подняться на ноги.

Дверь казенной лавки Диггса открылась. Началась давка, вроде той, что бывает в театральном партере в первые минуты спектакля: толкотня, суматоха, борьба, царапанье, визг. На высоком сиденье, огражденный перилами от каких бы то ни было посягательств, с пером за ухом и ласковой улыбкой на блаженном лице восседал мистер Диггс-старший и медовым голосом призывал теснящихся покупателей к терпению и порядку. За крепким прилавком, этим неприступным бастионом, стоял его любимый сын, мастер Джозеф, — низкорослый омерзительный хам, самый облик которого говорил о его любви к грубым издевательствам и злобным выходкам. Его черные волосы, сальные и прилизанные, толстый приплюснутый нос, красное обветренное лицо и выпирающие клыки резко отличались от кротких черт вытянутого лица его родителя, до крайности походившего на волка в овечьей шкуре.

Первые пять минут мастер Джозеф Диггс ничего не делал, а только грязно ругался и проклинал покупательниц, случайно облокотившихся на прилавок, раздавал оплеухи женщинам, которые лезли вперед других, или дергал какую-нибудь девушку за волосы.

— Я была первой, мастер Джозеф, — нетерпеливо заметила одна из женщин.

— Нет, я! — крикнула другая.

— Я пришла сюда, — возразила первая, — еще до того, как часы пробили четыре, и села на ступеньки, а всё потому, что я должна пораньше вернуться домой: мой муж расшиб колено.

— Ты пришла первой, а обслужат тебя последней, — ответил мастер Джозеф, — в награду за твои труды. — И он стал принимать заказы у других покупательниц.

— Ах, Господи помилуй! — простонала огорченная женщина. — А ведь я встала посреди ночи ради этого!

— Вдвойне дура! И вообще, я понятия не имею, на кой ты сюда пришла, — проворчал мастер Джозеф. — К твоему сведению, у тебя набралось штрафных квитков на круглую сумму.

— Всеми святыми клянусь… — начала женщина.

— А ну не голоси, — прикрикнул мастер Джозеф, — а то сейчас перемахну через прилавок да вмажу тебе как следует, и глазом не моргну! Что ты сказала, женщина? Ты что, глухая? Что ты сказала? Сколько ты хочешь лучшего чаю?

— Я не хочу его вовсе, сэр.

— Ты никогда не хочешь лучшего чаю; но ты обязана взять три унции[15], а то не получишь ничего. Еще слово, и запишу четыре[16]. Эй, дылда, как тебя там, а ну не лезь вперед, а то я отвешу тебе такого тумака, что ты у меня будешь сидеть дома до следующего расчета! Черт бы тебя побрал, старая идиотка, думаешь, я буду целый день здесь торчать, пока ты шамкаешь? Кто там напирает? Я всё вижу, миссис Пейдж. Вас что, занести в черный список? О, это же миссис Пранс, верно? Отец, запиши миссис Пранс одну меру муки. Уж я наведу здесь порядок! Что вы говорите, в прошлый раз грудинка была малость жирновата? Так ведь, мадам, верно? Я уж сделаю так, чтобы впредь вы не жаловались — люблю угождать покупателям. Есть у нас отменный свиной бок, висит в машинном отделении — мужикам нужно немного сала, чтобы станки мазать; вы получите от него шмат, скажем, по десять пенсов за фунт, мясо очень сухое и совсем постное — вас ведь это устроит? Очередь, очередь! А ну, встали в очередь, чертовы бабы, а не то я вам помогу. А уж если я перемахну через прилавок, то буду драть вас в хвост и в гриву! Говори громче, дура! Думаешь, я расслышу в этом гомоне, что ты бормочешь? Черт бы их побрал! Ну да я их успокою! — Он взял рейку и, перегнувшись через прилавок, стал раздавать удары направо и налево.

— Ах ты, чертово отродье! — завопила женщина. — Ты же высадил глаз моему ребенку!

В толпе послышался ропот, едва ли не переходящий в гул.

— Чей ребенок ранен? — уже мягче спросил мастер Джозеф.

— Мой, сэр, — ответил возмущенный голос. — Я Мэри Чёрч.