Кое-как успокоившись, она направилась к распятию и начала молиться о том, чтобы все ее страхи не оправдались, чтоб Марко и Ульрих были живы и здоровы, а все их враги побеждены и посрамлены.

За спиной у нее тихонько скрипнула дверь. Она резко обернулась и увидела Мариуса Бруно. «Влипла!» — ахнула она и, вскочив на ноги, сказала: «Амен».

— Привет, красотка… — вполголоса произнес Бруно, поплотнее закрывая за собой дверь. — Стало быть, мы уже под сарацинку работаем?

— Хозяин, — взмолилась Марта, — не выдавайте меня, ради Бога!

— Да что ты, деточка, — сказал Бруно, — на кой черт ты мне сдалась… Ты лучше скажи, почему тебя так нарядили?

— Это мессир Ульрих и его слуга, хозяин… Они нарядили меня, чтоб меня не узнали в Визенфурте…

— Понятно… А как ты угодила к монахам?

— Они прятали меня у них, пока ходили к маркграфу. А потом аббат де Сен-Жакоб послал со мной этих в Шато-д’Ор… Хозяин, а с мессиром Ульрихом вы сегодня не видались?

— Они проехали мимо… — сказал Бруно. — И этот мужик, который имел тебя на столе, был с ним, только одет он был как рыцарь.

— Внял Господь моим молитвам! — пробормотала Марта.

— Чего? Ты что, об них молилась? С каких это пор ты стала молиться за тех, с кем спала?!

— С мессиром Ульрихом я не спала… — обиделась Марта. — А с Марко… Я же не знала, что он мой отец!

— Так он назвался твоим отцом? Черт побери, это удача…

— Почему?

— А ты забыла, сколько должна мне, а?

— Не ведаю, хозяин, ей-богу, порота и сечена, а считать не учена.

— Должна ты мне, старушка, три цехина! Поняла? Плати долг и вали к отцу или хахалю, кто он там тебе… А нет — скидывай эту рухлядь и иди работать, к вечеру мужиков наедет — будь здоров! Не то выдам, поняла? В «черном углу»-то бывала уже поди-ка?

— Бывала… — Марта вспомнила, как майстер Вальтер порол ее кнутом на площади в Визенфурте, и ей стало очень скучно.

— А в этот раз, помяни мое слово, тебе не пятнадцать ввалят, а пятьдесят. Уж и помрешь, а пороть не перестанут…

— А если отдам, тогда свободна? — спросила Марта, вспомнив о своем кладе, ведь там и было три цехина да еще семь серебряных монет, да еще перстенек… — Пойдемте, хозяин, отдам я вам долг, — сказала Марта.

— Что? Откуда у тебя деньги? Воровала? Идем, покажешь!

Мариус, разумеется, с самого начала шел с намерением отобрать у Марты деньги и объявить, что в счет долга ворованные деньги не входят. Но, не желая торопить событий, Марте этого не сказал. Марта в своих восточных одеждах семенила впереди, а за ней шел Бруно, время от времени поправляя нож, болтавшийся у него на брюхе. Выйдя из гостиничного дома, они обошли конюшни и оказались на заднем дворе трактира, где между двух дровяных сараев находилась сколоченная из досок клетушка, в которой прежде обитала Марта.

В клетушке было полутемно, пахло кошками и гнилым тряпьем. Марта прошла в самый конец клетушки, разрыла солому. Под ней белел приметный камень, а под камнем, присыпанная землей, находилась дощечка, прикрывавшая ямку. Марта раскопала ямку и вынула оттуда маленький кожаный мешочек, где и находилось ее сокровище…

— Вот, смотрите, хозяин! — сказала она и простодушно протянула ему мешочек. Мариус взял кошелек, высыпал на ладонь монетки и перстенек, спокойно подбросил их, поймал, затем поочередно попробовал цехины и серебро на зуб и сказал:

— Ворованные они у тебя, девка, и перстень тоже ворованный! Не пойдет…

— Как не пойдет?! — не веря своим ушам, произнесла Марта. — Я их заработала… Заработала я их!

— А ты еще заори, что тебя грабят! — посоветовал Мариус. — Народ собери, пусть увидят, какая ты сарацинка…

— Отдай деньги! — взмолилась Марта. — Или возьми, да отпусти!

— Нет, молодушка, — криво улыбнулся Мариус, — скидывай эти одежки да иди к гостям, шлюха! А ты думала, стерва, отпущу я тебя? Ишь ты!

— А монахи как же? — спросила Марта, на глаза которой наворачивались слезы…

— Монахи-то? — хмыкнул Мариус. — Монахи не скоро проснутся, я им чуток порошка дал, сонное зелье… К завтрему только очухаются, а о тебе скажу — сбежала ваша сарацинка, и все! Поверят!

— А мессир Ульрих с Марко хватятся?

— Не хватятся, им не до тебя, — уверенно заявил Мариус. — Слышно, мужики сказывали, воевать они с епископом будут. Епископ под Шато-д’Ор войско привел, сорок тыщ! Не устоять Шато-д’Ору-то… Так что не спеши туда, а то пришибут ненароком.

Марта зарыдала. Ее красные, обвисшие от пьянства щеки замалиновели, по ним ручейками побежали слезы. В голос она ревела только, когда ее били, чтоб разжалобить того, кто бил, в других же случаях плакала тихо, кусая губы и изредка всхлипывая. Ей не привыкать было терпеть и душевную, и физическую боль — получать удары, валяться по уши в грязи, слушать грязные слова… Но тут ее вдруг втоптали в грязь, когда она считала, что уже отмылась от нее, ее ткнули носом в дерьмо, когда она думала, что больше никогда не будет его нюхать. И потом ее обвинили в воровстве, а она не крала этих денег, она заработала их пусть грязной, подлой, но все-таки работой. Перстенек, правда, действительно ворованный, но ведь не в нем дело, а в принципе. И взбешенная Марта бросилась на хозяина, квелая и неуклюжая баба — на рослого матерого мужика. Она хотела вцепиться ему в рожу, в бороду, выцарапать глаза… Но Мариус ткнул кулаком, и Марта, словно подушка, шлепнулась о стену клетушки.

— Ах ты, стерва поганая! — прошипел Мариус, презрительно разглядывая Марту, из носа которой ручьем текла кровь. — На хозяина руку поднимать?

Он цепко ухватил Марту за грудки и, подняв на ноги, наотмашь хлестнул своей тяжелой ладонью по щекам. Справа! Слева! Справа! Слева! Потом кулаком в зубы, еще кулаком под ребро, еще по лицу! Марта только ахала и стонала под этими жестокими ударами… Но злоба ее не угасала. Получая удар за ударом, она все тянулась к бороде и глазам Мариуса. Ее пятерня дотянулась-таки до щетинистой щеки хозяина, и острые нестриженые ногти чиркнули по коже, разодрав ее до крови. Озверев от боли, Мариус принялся бить ее еще сильнее, сшиб на землю и стал пинать ногами. Марта, подставляя под удары бока и плечи, обдирая руки о мелькающие у лица сапоги из жесткой воловьей кожи, закрывала голову, одновременно пытаясь схватить его за ногу. И ей удалось это! Она обхватила сапог кабатчика мертвой хваткой и, дернув изо всех сил, свалила его с ног. Взревев как медведица, она шмякнула его кулаком по лицу и с радостью увидела, как у кабатчика из носа хлынула кровь. Навалясь на Мариуса всем телом и не давая ему приподняться, она вцепилась ему в волосы, пытаясь добраться до глаз. Мариус остервенело барахтался и извивался под ее мощной тушей, хрипел и молотил ее свободной рукой по голове. Но, лежа на спине, сильно размахнуться он не мог, а баба тем временем клочьями рвала ему бороду и волосы… Внезапно Марта вспомнила, что рука-то у нее не одна и что левой рукой она сможет дотянуться до того, что спрятано у Мариуса в штанах… Но вместо члена левая рука ее нащупала рукоятку ножа, висевшего на поясе кабатчика, и она стремглав выхватила его из ножен. Мариус попытался сдержать ее руку, но не смог. Марта успела переложить нож в правую руку и, испустив злорадный рык, всадила нож в горло кабатчику, прямо под обросший бородой кадык…

— Ы-ых! — Мариус просипел что-то. Из глотки у него хлынул фонтан крови, и он с хрипом выпустил изо рта несколько кровавых пузырей. Лицо его посерело, глаза остекленели… Но Марта этого уже не замечала: несколько минут она с яростью всаживала в кабатчика нож, удар за ударом, кромсая его лицо и превращая в бесформенную массу.

Первыми же ударами она вспорола Мариусу щеки, потом выколола глаза, отрезала уши и нос. Вонзая нож, она, сладострастно пыхтя, проворачивала его в ране, разрывая края, выворачивая кости и куски мяса. Безумея, она словно в сладостном сне терзала его, продолжая свое дело и после того, как вся голова Мариуса была уже изуродована так, что живого места на ней не оставалось. Искромсав на нем одежду, она обнаружила живот хозяина и с превеликим наслаждением вонзила нож под пупок; держась обеими руками за рукоять, вспорола его снизу доверху, после чего, запустив в брюшину руки, стала выбрасывать наружу внутренности, в экстазе повизгивая и рыча от восторга. Схватив в руку член и мошонку своего бывшего хозяина, она откромсала их от тела и, с безумным смехом помахав, всунула в изуродованный рот трупа…