Следующим утром, ярким и ветреным, в час, посвящаемый обыкновенно неправильным глаголам, из разрушенного дворца выступили две экспедиции. Мисс Браун отправилась в жилище викария, а Мария воспользовалась этим, чтобы навестить Профессора.

Профессора она застала в разгар скорбных поисков Дю Канжа, – каковое имя, на случай, если ты об этом не знаешь, носит словарь средневековой латыни, – задача при хаосе, царившем в его домике, почти безнадежная. На полках домика места для новых книг не осталось уже лет пятьдесят назад. Почти весь пол, кроме небольшого участка вблизи от ящика из-под чая, который Профессор использовал как сидение, также заполонили штабеля пораженных плесенью томов. Кроме того, следует с прискорбием признать, что Профессор, примерно с начала века занимавшийся сверкой цитат и тому подобными вещами, принадлежал к несчастному разряду людей, оставляющих раскрытую на нужной цитате книгу валяться в каком-нибудь подручном месте, вследствие чего все подоконники, плиты, каминные полки и решетки – словом, любые плоские поверхности – задыхались под бременем давнымдавно проверенных и забытых цитат. Профессор сохранил узкие тропы, проложенные к каждой из дверей. Но ступеньки ведущей в спальню лестницы, – поверхности тоже как-никак плоские, – являли собою слишком большой соблазн, так что до постели несчастный старик добирался ценою немалых трудов, да в сущности говоря, он мог бы остаться и без постели, хорошо хоть кровать ему досталась двуспальная, и он, устраиваясь на ночь, кое-как затискивался между Геснером и одиннадцатью томами Альдровандуса (считая вместе с дополнительным, посвященным чудовищам томом).

Профессор ползал на четвереньках по полу и пытался, не разбирая книжных штабелей, сбоку прочесть имена на корешках. Его уже подташнивало от ученых названий, так что приходу Марии он очень обрадовался.

Она рассказала ему о том, что мисс Браун нашла изделия лиллипутов, – скорее всего, проследив Марию до Кабинета Герцогини и обшарив его с лупой, и как она, Мария, отказалась ответить, откуда взялись эти вещи. Профессора ее рассказ страшно заинтересовал.

– Да-с, дорогое мое дитя, – произнес он, не глядя опускаясь на стопку книг, образованную, кстати сказать, как раз пропавшими томами Дю Канжа, – приходилось ли тебе замечать когда-либо, что при всяком необычном повороте судьбы человек неизменно сталкивается с нравственной проблемой? Вот например, если бы ты оказалась в весьма необычном положении Алисы, приобретшей в Стране Чудес способность по собственной воле становиться большой или маленькой, тебе бы ничего не стоило ограбить Английский банк. Ты бы просто-напросто могла войти в него маленькой, став размером, скажем, с булавку, а выйти очень большой – вылезти через какуюнибудь там стеклянную крышу, – унося в карманах несколько миллионов фунтов. Нравственная проблема: становиться ли мне грабителем? Или окажись ты в положении Человека-невидимки, описанного моим юным другом мистером Уэллсом, тебе не составило бы никакого труда забираться в спальни твоих знакомых и приобрести таким образом изрядные познания, проникнув во все их тайны. Нравственная проблема: становиться ли мне шантажистом? Так вот, обнаружение целой колонии шестидюймовых людей вещь, разумеется, необычная, и потому ты незамедлительно столкнулась с нравственной проблемой, – помнишь, ты хотела стать их королевой? Вправе ли я посягнуть на их свободы, обратившись в тираншу? Однако, Мария, боюсь, я ударился в нравоучения. Тебе не скучно?

– Вовсе нет, – сказала она. – Мне очень интересно.

– Ну так вот, теперь по следам необычного устремилась твоя гувернантка и ее тоже ожидает впереди нравственная проблема. Как же она ее разрешит?

– Разрешит что?

– Проблему посягательства.

– Если мисс Браун получит возможность на что-нибудь посягнуть, – с горечью сказала Мария, – она посягнет непременно.

– Да, но как?

– Я думаю, она просто запретит мне видеться с ними или еще чтонибудь похожее сделает.

– Гораздо хуже.

Мария обеспокоенно уставилась на него.

– Она их продаст, – сказал Профессор.

– Но, погоди, как же она может их продать? Они же живые! Живые люди! Их же нельзя продавать, как… как кур!

– Тем не менее таков наиболее правдоподобный исход. Ты разве не понимаешь, какую огромную ценность они представляют? Любой большой цирк заплатит, чтобы их получить, тысячи тысяч фунтов, может быть, даже и миллионы. Других таких существ нет в целом свете.

– Но… Но… Она просто не может этого сделать. Это такая подлость, что… Это же… это же рабство.

– Теперь ты поняла, наконец, почему они не хотели, чтобы открылась их тайна?

– Да я ей ни за что не скажу. Пусть она меня даже убьет. Гадина!

– О Господи. Хотя, в общем, да. Остается, правда, дорогая моя юная леди, нерешенным вопрос, обладает ли она правом продать лиллипутов? Дай-ка подумать.

Профессор трусцой подбежал к одной из полок, на которой только теперь заметил несколько бурых томов, вполне способных оказаться Дю Канжем, убедился, что это не он и, успокоенный, неторопливо вернулся назад.

– Понимаешь, Мария, вся эта ситуация настолько тесно сплетена с необычайным, что составить о ней однозначное представление до крайности трудно. Ну, например, – люди эти создания или не люди? Как определяется законом человеческое существо? Перестает ли человек быть человеком, когда росту в нем едва ли шесть дюймов? Если они люди, твои опекуны продать их не смогут, поскольку в Англии существуют законы, направленные против рабовладения. Но опять-таки, если это люди, то какой они национальности? Не следует ли им аккредитовать посла, чтобы он представлял их интересы в СентДжеймском дворе? Будут ли они считаться подданными Британии по праву рождения, а также лицами, постоянно проживающими в Англии и подлежащими обложению подоходным налогом? Последнее почти наверняка, если правда то, что я слышал об Управлении налоговых сборов. А с другой стороны, что если они не люди, и нам следует относиться к ним как к ferae naturae, к диким животным, которые обращаются в собственность землевладельца? Если это так, то землевладельцем здесь являешься ты, но, поскольку ты еще маленькая, мисс Браун с викарием могут продать их от твоего имени.

– Я не знаю, кто они, – печально сказала Мария.

– Кем бы они ни были, все, что у них есть, это четыреста спругов золотом. Если твоя гувернантка отыщет их, то чтобы избегнуть продажи, им, похоже, останется только самим обратиться в суд, дабы суд принял на их счет какое-то решение, а четырехсот спругов, Мария, на это не хватит. С такими деньгами они не найдут себе надежного адвоката, и при существующей системе исков и контрисков, боюсь, достанется им не Закон, а одни только обглодки Закона.

– Мы не позволим ей их отыскать.

– И последнее, но отнюдь не самое малое, – со вздохом сказал Профессор, – мы вот сидим тут с тобой и обсуждаем их будущее, словно оно зависит от нас. Но ведь они – разумные, цивилизованные существа, которые должны сами определять свое будущее. Пожалуй, тут я заслуживаю порицания. Я превращаюсь в варвара, а этого делать никак не следует.

Профессор, дабы излечиться от варварства, украдкой погладил один ближайших к нему фолиантов и поверх очков посмотрел на Марию.

– Лично я полагаю, что, попав в рискованную ситуацию, самое правильное – это взглянуть опасности в лицо, позволить ей осуществиться и пройти через нее, – вместо того, чтобы оставлять ее висеть над твоей головой. Если бы я был лиллипутом, я, скорее всего, предпочел бы, чтобы меня обнаружили и обратился бы в суд, – вывел бы все это дело на свет и добился хоть какой-то определенности, вместо того, чтобы таиться в сумраке вечного страха быть обнаруженным.

– Ты же сказал, что от закона им ждать нечего.

– Да, боюсь, что так.

– Но почему, – спросила Мария, – мы не можем помешать мисс Браун их обнаружить?

– Так в том и вопрос, можешь ты или не можешь. Дети по сравнению с взрослыми находятся в ужасно невыгодном положении. Если твоя гувернантка всерьез решит вытянуть из тебя, где ты взяла спруг и все остальное, она будет неделями тебя донимать, отправлять в постель без ужина, держать на воде и хлебе, выгонять на прогулку в футбольных бутсах, – и смею сказать, особа ее калибра способна куда как на худшее.