При мысли о том, на что в самом деле способна мисс Браун, настроение у Марии упало. Она знала, что той ничего не стоит побить ее, и при мысли об этой возможности ее маленькое женское сердце сжалось, – в предвкушении не только мучительной боли, но также и унижения и мерзостности, присущей самим побоям. На несколько страшных секунд она предстала перед своим внутренним взором такой, какая она есть на самом деле, – и усомнилась, удастся ли ей сохранить в подобных условиях даже наиважнейшую тайну. Тем не менее, она с отвагой сказала:

– Ну и пусть, мне все равно.

– Ты можешь, конечно, думать, что тебе все равно, но представь, как оно тянется месяц за месяцем.

Они обсуждали эту проблему больше часа, отчего проблема яснее не стала, и, наконец, Завоевательнице лиллипутов настала пора отправляться домой.

Кстати о Завоевателях, – под конец, мысли Профессора укатили куда-то в сторону, и он силком всучил Марии две посвященных Конкисте книги Прескотта. Он сказал, что эти книги покажут ей, что способны вытворять человеческие существа с новооткрытыми народами, если народам этим выпадает несчастье представлять собой какую-то ценность.

Между тем, в доме викария велись совсем иные беседы.

Крючок, на котором мисс Браун держала мистера Хейтера, был вот какого рода. Мисс Браун приходилась Марии родственницей, – хоть и очень дальней, но зато единственной из живущих. Помнишь, я упоминал о пропавшем пергаменте, в котором говорилось о наследовании Мальплаке? Викарий полагал, что если его удастся найти и немного подчистить, то можно будет обратиться в суд с иском, основанным на норме mort d'ancestre, и тогда огромные деньги, которые предстояло унаследовать Марии, достанутся мисс Браун.

Потому-то викарий и слонялся день за днем по дворцу, – он разыскивал тайники. Сумей он найти пергамент и подделать в нем, что требуется, он женился бы на мисс Браун, – ради денег, поскольку, вообще говоря, эти двое друг дружку ненавидели. Впрочем, в случае удачи, их связало бы преступление, да и для осуществления их замысла, требовались, с одной стороны, его познания, а с другой, – ее имя. Ты, наверное, думаешь, что викарии обычно не склонны заниматься подделками, и действительно, попадаются временами такие, относительно которых это утверждение справедливо; но душа человека, дорогая моя Амариллис, устроена до чрезвычайности странно, и остается лишь удивляться тому, во что способны уверовать даже викарии, если этого требуют их интересы. Так или иначе, но, прибегнув к доводам странным, путаным и окольным, мистер Хейтер смог убедить себя, что если некто, отыскав старинный документ, трактующий о праве владения, немного изменит его содержание, то ничего дурного он при этом не сделает. Что ни говори, а ему, чтобы доказать существование документа, пришлось потрудиться, копаясь, будто угрюмому старому стервятнику, в Британском музее и в Государственном архиве, Мария же ради этого и пальцем о палец не ударила. Во всяком случае, такой он был человек и все тут. Существуют люди, которые, решительно отвратив мысли свои от греховных поступков, затем уже совершают их со спокойной душой.

Вот к их числу и принадлежал викарий, что вовсе не мешало ему каждое воскресенье проповедовать в обветшалой церковке, свирепо обличая свою паству в разного рода темных грехах.

И потому в то солнечное, ветреное утро разговор в доме викария шел вовсе не о лиллипутах. Уровень культуры собеседников не позволял им связать спруги с Гулливером или сделать какие-то выводы из слова «Лиллипутов», вышитого на носовом платке. Где уж им было, с их-то воображением, поверить в существование шестидюймовых людей. Если бы ты упомянула при них о «Путешествиях Гулливера», они бы сказали: «А, это та детская книжка, верно?» Они обладали парой примитивных рефлексов, связанных с деньгами и внешней респектабельностью, но каких-либо соображений по части идей существенных у них уже много лет и в заводе не было.

Оба решили, что три своих сокровища – спруг, носовой платок восемнадцатого столетия и шелковый шарф, безусловно очень ценный, вследствие тонкости работы, – Мария, должно быть, нашла в какойнибудь гардеробной одного из давно усопших герцогов. Спруг они приняли за блестку с вечернего платья герцогини. Когда они поняли, что, если Мария и впрямь набрела на полную ценностей потайную кладовку, то, вероятно, в ней может обнаружиться и тот самый пергамент, у обоих затряслись от жадности обвислые щеки.

И хотя обычно наши злодеи разговорчивостью не отличались, возбуждение, вызванное этим открытием, развязало их языки.

– Такой трудный ребенок, – пожаловалась мисс Браун, – такой упрямый, лживый. Она отказалась сказать, где она их взяла, мистер Хейтер, так прямо и заявила: «Не скажу!», но я решила, что самое разумное – не поднимать пока шума. Наказание лишь заставит ее закоснеть в упрямстве.

– Но почему она отказалась?

– Потому что она гадкая.

– Это же смешно, мисс Браун. Мы ее опекуны, мы имеем полное право знать обо всем хранимом в Мальплаке имуществе, которое может быть пущено на уплату долгов, это же финансовый вопрос. Как мы можем управлять имением, если значительная часть его от нас скрыта? Вам следует немедленно побеседовать с Марией, вразумить ее. Вы ее гувернантка. Неужели вы не в состоянии справиться с ней? Поговорите с ней серьезно, нынче же вечером.

– Разумеется, поговорю.

Викарий отвел глаза и промямлил, обращаясь к готической каминной доске:

– Нам следует помнить о том, сколь многое зависит от этого.

– Поди сюда.

Мария подошла и опасливо застыла перед мисс Браун, глядя на твердые камни перстней, глубоко ушедших в пухлые пальцы ее лежащих на расправленном подоле ладоней.

– Я решила не наказывать тебя за твое вчерашнее поведение.

Мария ничего не ответила. Никогда ей не удавалось угадать, чем отличится в следующий миг гувернантка – жестокостью или добротой, ибо в обоих случаях на лице мисс Браун сохранялось умиротворенное выражение. Мария ждала продолжения, надеясь понять, в чем состоит подвох.

– Я побеседовала с викарием относительно потайной кладовой, которую ты обнаружила.

С таким же успехом она могла произнести всю фразу по-китайски.

– Ты, разумеется, знаешь, ибо я множество раз говорила тебе об этом, что происходишь ты от длинной череды расточителей, которых волновали только их собственные удовольствия, они даже не задумывались, что, став банкротами, разорят доверившихся им бедных лавочников.

– Мой прадед, – с гордостью сказала Мария, – был премьерминистром Англии.

– Сделай одолжение, не прекословь. Тебе известно, что твои предки обратили Мальплаке в руины, и что сама ты, в сущности говоря, живешь за счет мистера Хейтера, пожалевшего тебя в твоем сиротстве.

А вот это уж было вранье, потому что викарий получал опекунское жалованье да еще и присваивал большую часть денег, которые приносило поместье и которые полагалось откладывать до совершеннолетия Марии. На них-то он и купил «роллс-ройс».

– А я думала, что долги выплачиваются.

– Правильно. Но не будут ли они выплачены быстрее, если мы сможем воспользоваться богатством, неправедно нажитым твоими предками и хранящимся в потайной комнате, местонахождение которой ты от нас скрываешь?

– Существовала, к примеру, украшенная черным жемчугом герцогская корона, – продолжала коварная мисс Браун, украдкой следя из-под опущенных век за реакцией своей жертвы, – пропавшая в тысяча семьсот девяносто седьмом году. Существовал знак ордена Подвязки, так и не вернувшийся к Монарху. Существовала шпага с усыпанной бриллиантами рукоятью, пожалованная Второму Герцогу Екатериной Великой.

Марию, отчасти понявшую, наконец, в какое небо метит пальцем ее гувернантка, начала понемногу охватывать нечестивая радость за ее лиллипутов.

– Не знаю я никакой потайной комнаты.

– Там должны также храниться и документы – пергаменты, акты, которых ты по малолетству понять не способна. Тебя могут посадить в тюрьму за то, что ты их скрываешь.