— Никаких. А что я должна от него получить? Опять какую-нибудь гадость?

— Оля, боюсь, что я вам сообщу печальную новость… — Миша замолчал, видимо, подбирал слова.

— Что у него еще там случилось?! — нетерпеливо проговорила Ольга.

— Вы не знаете предыстории. — Он снова помолчал. — Теперь это уже не тайна… Гена уехал в Германию…

— Я догадывалась.

— Он уехал по моим документам, Олечка. Понимаете, по еврейской эмиграции. Как будто бы он — это я. Мне как раз тогда пришел вызов, но я передумал ехать, а ему надо было спасаться. Вот мы и решили…

— О чем-то таком я догадывалась…

— Ну вот. А вчера Наталья получила извещение. Ей сообщают о кончине мужа, то есть меня. Точнее — как будто меня, а на самом деле — Геннадия, хотя по документам — меня. Такие дела. Вы поняли меня, Олечка?

Ольга на одну секунду почувствовала то, что в старинных романах описывалось затасканными словами: сердце у нее остановилось. Но эта секунда прошла, и она решилась уточнить:

— То есть вы хотите сказать?..

— Да, Олечка, да, — мягко подтвердил Миша.

— Какой ужас, Миша!

— Предлагают оформить визу, чтобы участвовать в захоронении.

Ольга, которая уже несколько месяцев была уверена, что с этим замужеством у нее все покончено, тихо заплакала. Каким бы Геннадий ни был в последние годы, все-таки какую-то часть жизни они прожили вместе и не так уж плохо! А теперь эта жизнь уходила насовсем.

— Олечка, я знаю, это всегда страшно и больно — терять близкого человека, — справившись с необходимостью сообщить печальную новость, Миша заговорил свободнее. — Мы с вами сейчас лучше ничего обсуждать не будем, вы отдохните, чуть-чуть придите в себя, а я вам через полтора часа снова позвоню. Можно? Кому-то все-таки туда надо поехать. Вот мы и решим…

Позвонил Миша не через полтора часа, а через два с половиной.

— Простите, Олечка, я целый час проговорил с Натальей. Все по поводу Гены. — Он говорил о Геннадии как о живом. — Тут такая возникла нелепость. Дело в том, что ни вы, ни я не имеем никаких юридических прав на его… тело. Он ведь там жил по моим документам… Представляете, какой бы возник нонсенс, если бы там объявился я! Так сказать, явился за собственным телом. Наверняка бы угодил в немецкую тюрьму.

— Я поняла, Миша. Вы решили, что поехать должна юридическая вдова, то есть Наташа.

— Именно так, Олечка, как это ни глупо, точнее, издевательски звучит. Только она одна и может туда поехать. К Геннадию. К тому же у нее там какое-то отделение ее фирмы.

— Что ж, пусть она его сюда и везет.

— Оля, подождите! Тут еще такой дурацкий момент. Как я понял, вы считаете, что Гену надо доставить сюда…

— Ну а куда же еще… У него тут родители… — ей все еще было трудно выговорить это слово, — похоронены.

— Олечка! Я, слава Богу, это знаю. Только ведь тут живу я! А хоронить Геннадия здесь по моим документам… сами понимаете!

— Господи, Миша, что же тогда делать? Я совсем запуталась.

— Похоронить надо там — это единственный вариант. На русском кладбище. У них там наверняка уже есть русское православное кладбище. Хотя он вроде бы некрещеный?

— Да какое это теперь имеет значение, Миша! Пусть Наташа едет и делает все, что сочтет нужным. Разве теперь это имеет значение!

— Хорошо, Олечка… Я же его спасал, когда отправил по своим документам, а как все нелепо повернулось!..

Своим парням Ольга ничего не сказала. Они успели поужинать без нее, разбрелись по комнатам, и она съела, не разбирая вкуса, прямо из кастрюли что-то холодное, быстро приняла душ и попыталась уснуть. Ей показалось, что она едва задремала, когда услышала, что надрывается телефон. Первая ее мысль была о Геннадии: ничего с ним не случилось, просто он придумал еще одну дурацкую шутку, и сейчас она услышит его сатанинский хохот по телефону. Но голос был женским, с явным кавказским акцентом.

— Ольга Васильевна! Ольга Васильевна! Это я, Ева Захарьянц, мама Гоши! Вы спите?

«Так! Спектакль продолжается», — уныло подумала Ольга и, с трудом скрывая раздражение, проговорила:

— Теперь не сплю.

— Ольга Васильевна! Гоша к вам сегодня в школу приходил?

Еще не хватало, чтобы он и на самом деле взял доллары!

— Приходил, но я его не видела.

— Он именно к вам собирался.

— Да, мне сказали, что он меня спрашивал, но почему-то не дождался.

— Он хотел с вами о курсовой посоветоваться, а потом в университет.

— Ева, простите меня за этот вопрос, — решилась Ольга, — но, когда вы пришли домой, вы ничего необычного не заметили?

— Вы что-то знаете? Ольга Васильевна, скажите мне, как мать матери, что случилось? Гоша не пришел домой, Ольга Васильевна!

— Не пришел? — удивилась Ольга. — А где же он?

— Я потому и звоню вам. Может, вы знаете, куда он мог отправиться? Уже три часа ночи, метро не ходит. Он всегда звонил, если после десяти задерживался! Я чувствую, я сердцем чувствую, что с Гошей случилось что-то страшное!

На том конце провода начались рыдания. Ольга попыталась успокоить несчастную мать:

— Ева! Может быть, у него элементарно нет денег ни на телефон, ни на такси и он идет пешком. У меня самой так было недавно…

— Откуда у него деньги на такси! Мы бедные люди! Я купила ему телефонную карточку, он ее всегда носит с собой в паспорте, ему же без паспорта никак нельзя…Что делать, Ольга Васильевна! Я боюсь звонить в морг — это же накликать беду! И в милицию тоже боюсь, вы же знаете, как там с нами разговаривают! Но что-то надо делать!

Гошиной матери, Еве Захарьянц, было чуть за сорок. Первую половину жизни она прожила в Армении, в Спитаке. Была доцентом в местном педвузе, обучала студентов методике преподавания русского языка в начальных классах. Потом, еще при Горбачеве, там случилось землетрясение, которое разрушило весь город, полностью. Мужа, пролежавшего два дня под развалинами, вытащили живого, веселого и бодрого. У него только была придавлена рука рухнувшей балкой. Через полтора часа он умер — тогда еще не знали, что собственная застоявшаяся кровь может оказаться своего рода ядом.

Сама Ева вместе с Гошей за несколько минут перед землетрясением отправились искать кошку, которая ни с того ни с сего выскочила в окно и, как обезумевшая, помчалась по улице. Они громко звали кошку и вдруг услышали истошный собачий вой, который возник со всех сторон, и тут же прямо перед ними стали оседать и рушиться дома. Ева обхватила семилетнего Гошу, и они стояли посреди улицы, а кругом, вздымая кучи пыли, почти бесшумно расходились стены, проваливались крыши. Кошка к ним так и не вернулась, но они остались живы. Похоронив мужа, Ева решила временно уехать в город своей юности — Ленинград. Здесь она кончала Герценовский. Президент СССР Горбачев обещал, что через два года у них в Спитаке будет новая квартира, а пока они как беженцы могли переехать в любой город Советского Союза, даже в Москву. Но скоро уже и Советского Союза не стало, и Горбачев перестал быть президентом. Кое-что, конечно, в Спитаке построить успели, но не для нее с . сыном. И спросить стало не с кого. А в Ленинграде она жила по временной прописке в общежитии и работала дворником, вахтером и уборщицей. Такая у нее получилась судьба.

— Ева! Прежде всего успокойтесь и подумайте, у кого Гоша мог быть вечером, — посоветовала Ольга.

— Я об этом хотела у вас спросить. Телефоны его одноклассников, с кем дружил…

Ольга зажгла настольную лампу, порылась в старом толстом блокноте и продиктовала несколько телефонов. Говорить сейчас про доллары было бессмысленно.

— Как объявится, пусть сразу позвонит. В любое время, Я вас очень прошу, — сказала она на прощание.

Стрелки будильника приближались к четырем часам ночи. Или утра — кто как считает. Для нее, например, началось утро. Надо было подготовиться курокам, постирать кое-что из одежды мальчишек и почитать новые материалы на нескольких биологических сайтах, без которых она теперь не представляла жизни. А уж потом, если она успеет со всем этим справиться, минут тридцать—сорок можно будет подремать перед побудкой мальчишек.