Внушаемое читателю рассказом «И эти губы, и глаза зеленые» эмоциональное поэтическое настроение, именуемое в индийской поэтике «расой отвращения», вытекает из самого его смысла. В ходе развития темы эмотивный эффект отвращения нарастает, усиливается по мере того, как возрастает драматизм ситуации. Проявляемое поэтическое настроение (т. е. эстетическая эмоция), утверждали древнеиндийские теоретики, активно воздействует на читателя или слушателя еще и при том условии, если поэтический язык произведения украшают особые «достоинства» (гуна). Одним из таковых считалось умение организовать звуковую форму поэтического произведения путем образования определенных поэтических звуковых фигур, соответствующих эмотивному фактору произведения и усиливающих его. На этот счет в санскритской поэтике существует даже ряд конкретных рекомендаций художникам слова. Например, автор желает создать в своем произведении «расу отвращения», — т. е. отвращения к его героям, к обстановке, в которой они действуют и т. д. И поскольку доминирующим, «главным чувством» такого произведения должно быть упомянутое выше отвращение, правила требуют наличия особого «достоинства», именуемого «силой» (оджас). Это «достоинство» поэтической речи состоит в умении построить риторические звуковые фигуры так, чтобы языковые и шипящие согласные (щелевые и смычные) сочетались с ретрофлексным сонантом «р» при непременном приподнятом стиле повествования и интонационных подъемах. Эти требования и соблюдены Сэлинджером в англоязычной ткани рассказа. Начиная с псевдопоэтического напыщенного заголовка «И эти губы, и глаза зеленые», т. е. строчки из стихотворения, которое напоминает Артуру о Джоан (автор несколько раз подчеркивает, что глаза у нее ярко-синие, и это также можно рассматривать как ссылку на санскрит, где синий и зеленый цвета обозначались одним словом), весь рассказ выдержан в нарочито приподнятом стиле (примером которого может служить хотя бы «расщепленный инфинитив» концовки: «he told her to just sit still for Chrissake»), обильно насыщен аффрикатами в сочетании с ретрофлексным «р», а также интонационными выделениями слов курсивом. Так, например, слово «ashtray» (пепельница) и «ash» (пепел) фигурируют здесь множество раз (они-то и призваны, вероятно, создавать звуковой фон темы отвращения). Все это должно вызывать у читателя неприязненное ощущение и усиливать чувство отвращения к рисуемой ситуации.

В русской поэзии сходный прием встречается, например, у М. Цветаевой: «Только не передать! — Не пере-через-край!» («Крысолов»). А. Кейзин уловил этот прием, что, очевидно, и вызвало у него чувство отвращения, ибо он в связи с этим раздраженно заметил, что, по-видимому, настанет время, когда напишут диссертацию о роли пепельниц в рассказах Дж. Д. Сэлинджера.

Еще создатели древней поэтики отмечали, что категория поэтического удовольствия коренным образом отличается от такого состояния удовольствия, которое, допустим, мужчина может испытать, узнав, что жена родила сына. Возбуждая эстетическое чувство гнева, негодования, отвращения, произведение искусства доставляет читателю именно удовольствие поэтическое. Доставляет его мастерством обрисовки я бичевания ненавистных автору пороков.

Увидев свет в мае 1952 г. в лондонском журнале «Уорлд ревью», рассказ «Голубой период де Домье-Смита» занял в книге восьмое по счету место.

Художественный его замысел состоит в том, чтобы показать мировосприятие героя рассказа, когда ему было девятнадцать лет. Прием рассказа-воспоминания переносит тридцатидвухлетнего героя на тринадцать лет назад. Мир казался ему чужим и враждебным, окружающие люди вызывали раздражение, одиночество представлялось безысходным. Спасение пришло к нему в дни пребывания в Канаде, где он работал учителем в частной художественной школе супругов Йошото, обучение в которой велось заочно, при помощи переписки. Спасение, пришедшее к герою, приняло вид мистического озарения, которое он познал у витрины мастерской ортопедических принадлежностей, воспринятой им как символ всей современной жизни.

Ф. Гвинну и Дж. Блотнеру рассказ представляется юмористической трактовкой Эдипова комплекса, описанием любви героя к матери (причем не обычной сыновней любви, а с «подавленным сексуальным компонентом») и ненависти к отчиму. Ситуацию, по Фрейду, они усматривают и во взаимоотношениях супругов Йошото, к которым попадает рассказчик. Еще одна аналогичная ситуация, по их мнению — отношения монахини сестры Ирмы и ее наставника отца Циммермана, с которыми и рассказчик и читатель знакомы лишь заочно. Спасение, считают Ф. Гвинн и Дж. Блотнер, герой находит вначале в ощущении «мрачной мистической ночи души», а затем во внезапном озарении. Однако героя они видят в отрицательном свете. Если бы Сэлинджер не сделал протагониста «Голубого периода де Домье-Смита» таким не по годам развитым юнцом, пишут критики, а в изображении супругов Йошото содержалось бы меньше фантастических элементов, можно было бы оценить рассказ примерно так же, как они оценили «Посвящается Эсме», т. е. назвать его вершиной творчества писателя.

У. Френч находит, что в рассказе о Домье-Смите автора прежде всего волнуют проблемы воспитания молодого поколения, поскольку Сэлинджер не удовлетворен своим собственным воспитанием и образованием. Отдавая дань фрейдистскому подходу, У. Френч поясняет «богоявление», т. e. озарение у витрины магазина ортопедических принадлежностей, тем, чтодевушку, которая убирает витрину, герой отождествляет с недоступной для него монахиней, сестрой Ирмой. Он не может помочь подняться на ноги девушке, упавшей за стеклом витрины, и это, по У. Френчу, символизирует его бессилие в обучении сестры Ирмы живописи (тем более, что дальнейшую переписку им запрещает отец Циммерман). Отчего же вдруг на Домье-Смита нисходит успокоение? У. Френч объясняет это тем, что герой понял: помочь можно только тем, кто лишен таланта, а талантливые должны идти собственным путем; помочь можно тем, кто просит помощи, а просят ее одни лишь бездарности. Эта логическая конструкция, однако, сразу же распадается, если сопоставить ее с содержанием рассказа: сестра Ирма, по утверждению самого Домье-Смита, гениальна, но именно она нуждается в помощи и просит ее.

К. Александер ведет поиски смысла злоключений молодого художника в русле экзистенциалистских рассуждений о том, что рассказ будто бы написан для того, чтобы осветить те положения «философии существования», которые говорят, что жизнь в принципе отвратительна, что радость в ней бывает редким мгновенным гостем, что все люди одиноки и разобщены. Домье-Смита она считает «типичным сэлинджеровским героем», эскейпистом, стремящимся убежать в мир вымысла. Проблеме отчуждения критик посвящает особое рассуждение, смысл которого сводится к тому, что отчужденными чувствуют себя лишь натуры тонко организованные, наделенные богатым воображением.

В экзистенциалистском же ключе рассматривает образ протагониста рассказа и Д. Гэллоуэй. Герой, по его мысли, пытается создать новый образ себя самого, дабы иметь возможность противостоять миру, в котором он почувствовал себя отверженным. Правда, Д. Гэллоуэй не отказывается и от рассуждений относительно Эдипова комплекса героя, но основной его вывод (из-за чего, собственно, в его книге об «абсурдном герое» уделено много места образу Домье-Смита) состоит в том, что жизнь приемлема лишь, если некое мистическое видение может помочь изменить в сознании человека образ мира.

В мистическом озарении героя, происшедшем у витрины магазина ортопедических принадлежностей, Дж. Миллер-младший усмотрел аналогию с озарением одинокого поэта и философа Стивена Дедала в «Портрете художника в молодости», которое заставило его покинуть стезю служителя бога и встретиться лицом к лицу с миром. Так и герой рассказа «Голубой период де Домье-Смита», считает Дж. Миллер, возвращаясь к прежней жизни, символически возвращается к человечеству. Здесь, однако, нужно учитывать, что у Джеймса Джойса основной смысл философии «Портрета художника в молодости» — отход от католицизма, тогда как озарение Домье-Смита у витрины мастерской ортопедических принадлежностей описано как откровение религиозное, хотя и в плане дзэн-буддистского внеинтеллектуального просветления.