– В котором часу вы выехали из гаража?

– Точно не помню… Кажется, в двенадцать, может, в половине первого – пока заправился, то, се…

– Запишем… Демьян Федорович, как давно вы не были у Басаргиной?

– Если не ошибаюсь, года два с лишним… Осташный закурил снова. Его глаза превратились в щелки; он неотрывно следил за пером, которое бегало по бумаге почти без остановок.

– Тогда объясните мне, каким образом в квартире Басаргиной могли очутиться свежие отпечатки ваших пальцев?

Осташный бесцельно зашарил руками по столу, словно пытаясь что-то разыскать и, склонив голову, обмяк…

Наскоро перекусив в пельменной, Калашников поехал на центральный аптечный склад, чтобы проверить некоторые свои соображения. Старый троллейбус кряхтел, скрипел, дрожал, словно в лихорадке, но Калашников, примостившись на заднем сиденьи, не замечал этих неудобств. Он сосредоточенно думал; и вовсе не о том деле, которое его заставило сейчас трястись на другой конец города. Он думал о Юлии Хорунжей.

Аркадия Хорунжего, видимо, не удовлетворили объяснения жены по поводу мотива появления в квартире Калашникова. Правда, виду он не подал, любезно и настойчиво предлагал разделить с ним трапезу или выпить кофе. Но распрощались они холодно – оба не могли скрыть острую неприязнь, которая нередко возникает между антиподами беспричинно и неожиданно.

Юлия позвонила перед обедом следующего дня. Она была возбуждена и просила о встрече. Договорились встретиться в небольшом уютном кафе на Пролетарской.

Когда Калашников вошел в полупустой обеденный зал кафе, Юлия уже была там – сидела в дальнем углу и допивала вторую чашку кофе.

– Что случилось? – встревоженный Калашников пытался прочесть в глазах Юлии причину, побудившую ее на столь необычный шаг.

– Очень хотела тебя видеть… – взгляд Юлии был печален, под глазами залегли темные тени. – Ты… не рад? Прости.

– Нет, почему же, рад. Честное слово! Просто не ожидал…

– Я выгнала его. И на этот раз бесповоротно, – Хорунжая сбросила на спинку кресла легкую ажурную шаль, прикрывающую плечи, и положила обе руки на стол. – Посмотри…

Выше локтей отчетливо просматривались темные пятна.

– Он добивался правды, и я… я ему рассказала. Все рассказала! Он ушел. Ему есть куда, я знаю… Я не могу его больше видеть, не хочу! – Юлию бил мелкий озноб.

– Ну успокойся, успокойся… – обнял ее за плечи Калашников. – Все образуется…

Хорунжая склонила ему голову на плечо и беззвучно заплакала.

Калашников проводил ее до скверика. Шли молча, каждый со своими мыслями. Изредка Юлия бросала в его сторону короткие вопрошающие взгляды, на которые он отвечал мягкой, ободряющей улыбкой.

У скверика-остановились.

– Ты так и не спросил, почему я… после всего того, что было между нами… не вышла за тебя замуж… – на щеках Юлии выступил лихорадочный румянец.

– Стоит ли? Теперь, когда былого уже не вернешь…

– Былого не вернешь… – как эхо повторила Юлия. – Во всем виновата я и больше никто! Уехала, сбежала…

– Мне было нелегко… – Калашников с трудом проглотил подступившийся к горлу комок. – Зимнюю сессию тогда я завалил… Едва не отчислили… Я тебя разыскивал…

– Знаю… – горькая ирония зазвучала в голосе Хорунжей. – А я тем временем искала рыцаря достойного… Нашла… Господи, какая я была дура!

– Не нужно… так… Хватит воспоминаний. К тому же я не уверен, что за эти годы мы намного поумнели. Юлия не ответила, только прикусила нижнюю губу.

– Пора мне… – Калашникову вдруг захотелось уйти немедленно, чтобы побыть одному.

– Вить… – Хорунжая взяла его за руку. – Я давно хотела сказать… – и умолкла, опустив глаза.

– Что? – Калашников почувствовал, как горячая волна хлынула в голову.

– Вить, я… – Хорунжая вдруг закрыла лицо руками. – Нет, нет, нет! Прости…

И быстро застучала каблучками по мостовой – шла, склонив безнадежно голову, не глядя по сторонам, судорожно сжимая побелевшими руками концы шали.

Капитан Чокин в хорошем настроении. Пока Калашников что-то торопливо пишет, он, легко и мягко ступая, снует по кабинету, мурлыча под нос очередной шлягер сезона.

– Чему радуешься? – мельком взглянув на него, спросил Калашников. – Никак в "Спортлото" выиграл?

Чокин был заядлым любителем популярной игры, за что ему часто влетало от супруги, поскольку его увлечение приносило одни убытки. Но Чокин отличался завидным упорством, и, утаив с получки очередной червонец, бегал по кабинетам с единственным вопросом: "Число! Быстро!". Однажды все сговорились и ответили: "Тринадцать", после чего Чокин пропустил три или четыре розыгрыша, посчитав такое единодушие дурным предзнаменованием. Но вскоре шутка сослуживцев стала ему известна, он снова приободрился и принялся наверстывать упущенное.

– Пока нет. Но – терпение, терпение… Да, ты слышал новость?

– Что там?

– Мальцевский детдом знаешь?

– Кажется, километрах в пятидесяти от города.

– Точно. Три дня назад кто-то передал через пацанов-дежурных фанерный ящичек с надписью: "Директору детдома. Лично руки". Принесли, открыли – и остолбенели: ящик доверху набит деньгами! Директора едва кондрашка не хватила – выгнал всех из кабинета, забаррикадировался, начал звонить в милицию. Приехали, посчитали – двадцать три тысячи рубликов! И на донышке записка: "Прошу принять на нужды детского дома". Без подписи. Представляешь?

– С трудом. Что-то не припоминаю подобного. Странный подарочек, я бы сказал.

– Вот-вот. Так все и подумали. Решили проверить – может, где кассу "взяли" или что-нибудь в этом роде. Купюры крупные, новенькие, установить не трудно. Увы, все чисто.

– Ну что же, хорошо… – Калашников положил исписанный лист в папку. – Чем порадуешь?

– Есть материалы по Рябцеву. Ну и фрукт, я тебе доложу!

– Давай, – нетерпеливо протянул к себе бумаги Калашников. – Так… Так… – читал через строку, схватывал смысл. – Отлично! Вот теперь есть хороший повод снова посвиданьичать с ним.

– Ты-то как догадался?

– Скажу – все равно не поверишь. Наверное, интуиция.

– Завидую. А тут бегаешь, бегаешь, высунув язык, и в результате получаешь очередную головомойку.

– Ладно, не прибедняйся…

Рябцев, казалось, похудел еще больше. Морщинистое лицо выражало усталость и апатию. Калашников вызвал его в конце рабочего дня. Спросив разрешения, Рябцев курил практически без передышки. Пришлось распахнуть окно, чтобы не угореть: кабинет следователя не отличался большими размерами.

– …Иннокентий Сергеевич, какой вам смысл отрицать общеизвестные факты?

– Я не отрицаю. Распределением денег занималась лично Басаргина.

– Через вас.

– Пусть так. Я – подчиненный. Существует такое понятие, как субординация.

– И что же, вы никогда не интересовались происхождением тех сумм, которые вручала вам Басаргина?

– Нет.

– Удобная позиция, ничего не скажешь.

– Мне разъяснили, что это премиальный фонд. Деньги я выдавал согласно ведомости, под личную подпись.

– Где эти ведомости?

– Возвращал Басаргиной.

– Короче говоря, все замыкается на ней. У вас не возникает ощущения, что исчезновение Басаргиной может быть следствием ее монополии на возможность держать в руках чужие тайны?

– У меня сейчас возникает только чувство голода, так как я не успел сегодня за работой пообедать, – с вызовом ответил Рябцев.

– И, между прочим, – спокойно продолжал следователь, не обращая внимания на выпад Рябцева, – вы один из тех, кому исчезновение Басаргиной весьма выгодно, потому что ей были достаточно хорошо известны некоторые тайные факты вашей биографии, скрыть которые вы хотели любой ценой.

– На что вы намекаете? – пожелтел от сдерживаемой злости Рябцев.

– Я уже не намекаю. – Калашников раскрыл папку. – Во-первых, Басаргина вас здорово выручила в связи с той неприятной историей, которая случилась с вами в позапрошлом году в мае месяце на юге, в Анапе. Напомнить? Пожалуйста. Вот копия милицейского протокола. Я прочту некоторые выдержки. "…На повороте Рябцев И. С. не справился с управлением личной автомашины марки "Москвич", номер… модель… вследствие чего сбил киоск "Союзпечать"… Пострадавших нет. Попытался скрыться, но был задержан постовым ГАИ… Направлен на медицинское освидетельствование, которым установлено, что гр. Рябцев И. С. был за рулем в нетрезвом состоянии… При осмотре багажника автомашины были обнаружены три канистры емкостью по двадцать литров каждая. В двух из них была пшеничная водка, в одной – ликер…". Соответствующие материалы поступили по почте на завод, где, пользуясь дружескими отношениями с секретаршей директора Сахниной, Басаргина изъяла их и срочно вылетела в Анапу. Ее стараниями вы отделались легким испугом и денежным штрафом. На заводе про этот случай никто, кроме Басаргиной и секретарши, не узнал.