– Всего-то? – Рябцев не скрывал иронии. – Дела давно минувших дней… Как вы отметили, наказание я понес. Пусть благодаря Басаргиной, но какое отношение все это имеет к ее исчезновению?

– Во-вторых, – Калашников казался чересчур спокойным; для тех, кто хорошо его знал, это был явный признак гнева, – в том же году, осенью, вы имели неосторожность конфликтовать с Басаргиной, за что тут же поплатились. Здесь показания Сахниной и охранника Панкратова, который задержал двадцатого ноября вашу машину на проходной завода и изъял из емкости, вмонтированной под сиденьями салона, около тридцати литров спирта. Чем все это могло для вас закончиться, не стоит и говорить… Но по "удивительному" стечению обстоятельств в это время рядом оказалась Басаргина. На ваше счастье, вы вовремя смекнули, что за этим кроется. И конфликт, если можно так определить самую заурядную кражу государственного имущества, тут же был улажен – опять стараниями Басаргиной. И снова не стал достоянием гласности…

Рябцев обладал незаурядной выдержкой: он сидел спокойно, чуть сдвинув кустистые рыжие брови, с таким видом, словно то, о чем говорил Калашников, его не касалось.

– И снова все замыкается на Басаргиной. Главный свидетель отсутствует. Беспокоиться особо нечего. Не так ли? Но у нас есть еще кое-что свеженькое, о чем, кстати, знала и Басаргина. И здесь, представьте себе, свидетель в наличии. Вот показания бармена Шигина, которого вы регулярно снабжали ворованной на заводе водкой, и уборщицы Генчик, которая не раз наблюдала (надеюсь, вы ей простите чисто женское любопытство?) за тем, как вы передавали бармену полные канистры спиртного и получали свой "гонорар". Думаю, остальные материалы демонстрировать нет нужды. Всему свое время. Так я слушаю вас…

– Что говорить? – передернул плечами Рябцев. – Если виноват, значит, придется держать ответ.

– Если виноват… Прозрачный намек… Ладно, пусть так. Но я не зря изложил вам все это. Басаргина имела на руках неопровержимые доказательства чересчур вольного обращения с государственным добром своего заместителя, доказательства, которые могли привести его на скамью подсудимых. Напрашивается вывод, Иннокентий Сергеевич…

– Повторяю, к исчезновению Басаргиной я не имею никакого отношения.

Рябцев непоколебим; разве что тверже стали черты лица и глаза приобрели матовый блеск, словно подернулись дымкой.

– Значит, не имеете? Тогда объясните, какая причина привела вас поздним вечером четырнадцатого числа в квартиру Басаргиной? В тот самый вечер, после которого ее уже никто не видел.

Рябцев чуть вздрогнул. Кадык на дряблой шее судорожно метнулся вверх. Он торопливо сунул руку в карман, вынул портсигар и принялся раскуривать очередную сигарету…

– Ужин сам подогреешь? – жена что-то шила на машинке. – А то я сейчас…

– Не нужно. Работай…

Калашников осторожно приоткрыл дверь в детскую, заглянул – сын спал, обняв игрушечного медвежонка.

"Парню девятый год, а до сих пор игрушки в голове, – раздраженно думал, зажигая газовую плиту. – Да и что тут удивительного: отец с утра до ночи на работе, а мать… Женщина есть женщина. Вот и вырастают инфантильными эгоистами, потребителями. Продукт эпохи… В его годы я уже отцу плотничать помогал, не до цацек было…" За чаем пришло успокоение – сказывалась усталость. Жена зашла на кухню неслышно. Стала возле двери, прислонившись к стене.

– Что так мало съел? – спросила.

– Не хочется, – не поднимая головы, коротко бросил Калашников.

– Что с тобой творится, Витя? – голос жены подрагивал от скрытого напряжения.

– Устал.

– Раньше ты тоже уставал, но это не отражалось на наших отношениях. А сейчас я тебя не узнаю. Такое впечатление, что я стала неодушевленным предметом.

– Ты ищешь причину для ссоры? – Калашников поднялся, обнял ее. – Будет тебе… Я действительно очень устал…

Слова прозвучали фальшиво, и оба это почувствовали; жена коротко вздохнула и ушла в спальню, смолчала. Калашников виновато посмотрел ей вслед и принялся шарить по шкафчикам, разыскивая сигареты. Нашел полусмятую пачку, закурил, задумался, глядя на сизые завитки дыма, которые уплывали в приоткрытую форточку. Из головы не выходил образ Юлии, и чтобы как-то избавиться от этого, Калашников попробовал переключиться на анализ допроса Осташного.

"…Я хотел поговорить с Басаргиной из автомата. Трубку она подняла, но разговаривать почему-то не стала. Решил поехать к ней. Звонил долго, но безрезультатно. Нечаянно толкнул дверь, и, к моему удивлению, она оказалась не заперта – защелка стояла на фиксаторе. Отпустил фиксатор, зашел в квартиру, закрыл дверь. Позвал Басаргину, поискал – ее нигде не было. Заглянул в ванную… – Осташного трясло, он даже начал заикаться слегка. – А т-там… Вы з-знаете… Я испугался, выскочил на лестничную площадку, хотел позвать соседей… Но… В общем, решил, что будет лучше, если… если меня там никто не увидит. Тогда я приоткрыл дверь, быстро спустился к машине и уехал… в поселок… "Зачем вам понадобилась Басаргина в такой поздний час?" – "Вы думаете?.. Нет! Хотел ее предупредить о приезде делегации с родственных предприятий по обмену опытом. На работе я не хотел появляться… по известной вам причине, а кроме Басаргиной довериться было некому".

Где грань, которая отделяет правду от полуправды? На ложь Осташный не осмелится, чересчур много наследил… Но все ли он сказал?

"Демьян Федорович, вы, умудренный житейским опытом человек, директор предприятия, наконец, задавали себе вопрос: на какие средства Басаргина с ее довольно скромной зарплатой устраивает роскошные пикники, притом нередко? Я понимаю, что там присутствовали немногие, узкий круг лиц (в том числе иногда и вы), но, тем не менее, по самым скромным подсчетам, ей это было явно не по карману". – "Как-то не задумывался…"

"Ой ли! Если судить по нашим данным, кое-какие соображения на сей счет у вас были, Демьян Федорович. Да только больно уж ловко Басаргина умела лавировать среди финансовых рифов. Документально все чисто, чего зря шум поднимать. Логика железная, не подкопаешься. А ведь Басаргина была, оказывается, только пешкой в крупной игре, чем-то вроде защитного экрана, за которым пряталась фигура более значительная, для которой склянки-бутылочки всего лишь крошки с обеденного стола… И уж позвольте, Демьян Федорович, не поверить, что это вам не было известно. Оно конечно лучше прикинуться простачком: какой с него спрос? Да вот только есть одно "но"…

Понятой Самохин внимательно осматривал кабинет, словно приценивался, пока Калашников заполнял соответствующие графы протокола.

– О! Вы уже начальник отдела! Поздравляю.

– Доверили. Оценили способности, – самодовольно ухмыльнулся Самохин.

– Ну что же, отлично… – Калашников цепким взглядом окинул фигуру Самохина, и про себя отметил, что с женской точки зрения тот мужчина видный: широкие, прямые плечи, которые говорили о недюжинной силе, несмотря на сухощавое телосложение; высокий рост, пропорциональные черты довольно смазливого лица, которое портили только чересчур полные, чувственные губы, кудрявые черные волосы, длинные и хорошо ухоженные.

– Что-нибудь прояснилось с Басаргиной? – поинтересовался Самохин, кивнув в сторону папки, которая лежала перед Калашниковым.

– Конечно. И не без вашей помощи.

– Неужели?

– Уж поверьте…

– Собственно говоря, мне не ясно, зачем вы меня вызвали сюда. Ведь я уже давал показания.

– Как свидетель. А теперь, гражданин Самохин, ознакомьтесь с постановлением о привлечении вас в качестве обвиняемого…

Калашников неторопливо разъяснил сущность предъявленных обвинений, назвал статью Уголовного кодекса и дал Самохину подписаться на бланке постановления.

Тот механически черкнул пером по бумаге, все еще не осознавая происходящего; матовая бледность проступила на лбу и начала медленно скатываться к подбородку.

– П-позвольте… Это… как понимать? – губы Самохина дрожали.