– Понятно. С вещами или как?

– С чего вы взяли? – улыбнулся следователь.

– А кто знает, что у вас на уме.

– Я по поводу Басаргиной. Вы, наверное, уже кое-что слышали?

– Кое-что слышал, но меня это не касается.

– Нам нужно поговорить, желательно наедине.

– Пройдемте в слесарку, там нынче пусто.

– Что так?

– У кого отгул за прогул, а кто на радостях в цех розлива завеялся на "стыковку" с тамошними слесарями.

– Почему на радостях?

– Басаргиной нет, а Рябцеву все до лампочки…

С Агапкиным беседовали долго. В конце разговора Калашников спросил:

– А все-таки из каких средств вам оплачивают сверхурочные и работу в выходные дни?

– Да как вам сказать… – Агапкин потер щетину на подбородке. – Не интересовался. Хорошо платят. Премиальный фонд, говорят.

– Кто именно вам выдает деньги?

Агапкин зыркнул на следователя, помялся немного и уже собрался было ответить, как вдруг побледнел и уставился на входную дверь.

Калашников обернулся. На пороге слесарной мастерской стоял заместитель начальника тарного цеха Рябцев.

Главбух не в настроении; он хмуро смотрит на Басаргину, которая принесла очередной акт на списание боя стеклопосуды. Басаргина, наоборот, весела, свежа, разговорчива. За окном кружит первый снег, небо блеклое, грустное – глубокая осень. В кабинете уютно, тепло, возле стола светятся оранжевые нити электрокамина.

– Снег, Григорий Леонидович! Какая прелесть! – Басаргина, оставляя мокрые следы, подошла к окну, залюбовалась крупными ажурными снежинками, которые медленно опускались на заводской двор. – Приглашаю в эту субботу за город. Уж не откажите. Будут шашлыки и веселая компания. Санки у вас есть? – заразительно смеется.

– Благодарю за приглашение, – главбух сдержан, но глядя на Басаргину, тоже кривит губы в улыбке. – А лыжи подойдут?

– Еще как! – Басаргина энергично трет ладонями, подходит к главбуху, следит за тем, как тот подписывает бумаги. – Спасибо, Григорий Леонидович!

– За спасибо сыт не будешь… – ворчит под нос главбух, окидывает взглядом Басаргину. – С обновкой вас, Варвара Петровна. "Монтана"… – читает фирменный ярлык на платье.

– Идет мне? – Басаргина притопнула каблучками сапог, крутанулась перед главбухом юлой. – Только не говорите, что нет, – смеется, сознавая свою привлекательность.

– Хороша… – думая о чем-то своем, роняет главбух. – Вот что, Варвара Петровна, у меня к вам просьба…

– Любую вашу просьбу, уважаемый Григорий Леонидович, выполню с удовольствием!

– У меня сегодня скромный юбилей, так я вас приглашаю отужинать в ресторане.

– Чудесно! Хотя… – Басаргина на секунду задумывается, потом машет рукой. – А, ладно! И с чем вас поздравлять?

– В ресторане и узнаете, – многозначительно улыбается главбух.

– Значит, тайна? Идет! Во сколько и куда?

– В "Сосновый бор", к семи.

– Договорились. До вечера, Григорий Леонидович!

В ресторане шумно, весело. Свободных мест, как всегда, нет. Главбух, поддерживая Басаргину под локоток, ведет через весь зал к отдельным кабинетам. Варвару Петровну провожают восхищенные взгляды мужчин: длинное вечернее платье из темно-синей ткани выгодно подчеркивает гибкую стройную фигуру и благородную белизну лица, шеи и в меру полных обнаженных рук.

В кабинете богато накрытый стол на две персоны. Басаргина с удивлением смотрит на главбуха.

– А остальные?

– Тайна, Варвара Петровна, тайна… – бодро отвечает он, подмигивая. – Прошу, мадам! – отодвигает кресло. – Что будем пить?

– Ах, какой вы… – грозит пальчиком Басаргина. – Конечно, шампанское. И все-таки юбилей – это правда? Или повод?

– И правда, и повод. Давайте пока оставим эту тему и выпьем… просто так.

– Ну-у, это неинтересно, – капризно сложила губы трубочкой Басаргина. – Нужен тост.

– Согласен. Выпьем за нашу жизнь цветущую!

– Другое дело…

Выпили. Закусили. Басаргина раскраснелась, задышала глубоко, часто.

– Потанцуем? – положила ладонь на руку главбуха.

– С меня танцор… – хмыкнул тот и серьезно посмотрел на Варвару Петровну. – Думаю, что сейчас в самый раз поговорить… о юбилее…

– Давно пора! – с энтузиазмом откликнулась Басаргина и потянулась к фужеру, в котором пузырилось шампанское.

– Пить будем потом, – глаза главбуха за толстыми линзами очков хищно округлились, заблестели. – А пока у нас с вами разговор предстоит серьезный.

– Что-то случилось? – встревожилась Басаргина.

– Пока ничего. Но может случиться, – главбух сунул руку за пазуху и вынул оттуда сложенную вчетверо бумажку. – Если, конечно, мы не найдем общий язык…

– Что это? – трезвея от дурных предчувствий, спросила Басаргина, глядя на бумажку, испещренную столбиками цифр.

– Это ваш приговор, Варвара Петровна, – главбух мясистой рукой расправил бумажку и пододвинул ее к Басаргиной. – Здесь итоги финансовых махинаций со стеклотарой, голуба.

– Но… Григорий Леонидович… – Басаргина почувствовала, что силы оставляют ее. – Ведь я… по вашему… совету…

– Слово к делу не пришьешь, – главбух смотрел на нее строго, даже зло. – Я вам советовал, коль уже зашел такой разговор, деньги, вырученные за фиктивный бой, обратить на благо для цеха, чтобы покрыть расходы, связанные со сверхурочными работами. Так? Так! Но ни в коей мере не на личные нужды. Смотрите сюда, – ткнул пальцем в бумажку. – Это сумма, причитающаяся к выплате по нарядам. А это деньги, которые вы, ничтоже сумняшеся, положили в свой – да, да, свой! – карман. Как же это получается, Варвара Петровна?

– Я… мы… но ведь… – Басаргина задыхается.

– Если вашими махинациями заинтересуются соответствующие органы, – безжалостно продолжал главбух, – этой суммы вполне достаточно, чтобы оградить вас от общества лет эдак на пять, как минимум. Такие дела, голуба.

– Григорий… Леонидович… – Басаргина смята, уничтожена; ее бледное лицо выражало страх и беспомощность. – Что же мне… Теперь… – и уронив голову на стол, заплакала навзрыд.

– Ну-ну-ну… – похлопал ее по плечу главбух. – Не надо. Безвыходных положений не бывает. Утрите слезы.

– Я вас прошу… помогите… – Басаргина, сложив руки на груди, умоляюще посмотрела на главбуха.

– И помогу, и выручу… – он наполнил свой бокал. – А сейчас в самый раз выпить за юбилей.

– Какой… юбилей?

– Ну как же – ровно восемь месяцев прошло с тех пор, – засмеялся, – как мы с вами в одной упряжке: я подписываю, а вы… вы преспокойно получаете деньги, и немалые. А, между прочим, я рискую не меньше вашего, голуба…

– В одной… упряжке? – Басаргиной вдруг стали понятны прозрачные намеки главбуха. – Ну что же – выпьем… – она истерически захохотала. – Пропадать, так с музыкой!

– То-то… А пропадать не нужно. Жизнь – прекрасная штука. Особенно, если знаешь, что карман не пуст…

С Рябцевым разговор явно не клеился. Односложные "да" и "нет", "иногда", "не знаю", "не слышал", "не видел". Было ясно, что Басаргину он недолюбливал, но причину этого объяснить не пожелал. И вообще присутствие следователя ему было неприятно, и он даже не пытался это скрыть.

"А ведь хитрит, – неизвестно почему подумал Калашников, замечая быстрые, тревожные взгляды, которые Рябцев изредка бросал в его сторону. – И чего-то боится. Чего?"

Но темные с желтизной глаза замначальника цеха были неподвижны и непроницаемы. Впрочем, и те односложные, вялые ответы, которые удавалось в буквальном смысле слова выжимать из Рябцева, указывали на то, что умом он не обижен. Даже наоборот – реакция на вопросы следователя у него была отменная, и их анализ занимал у Рябцева считанные секунды.

"Крепкий орешек, – не мог не отдать ему должное Калашников. – И все-таки, откуда у него такая предубежденность против меня? Следствие определенного опыта в общении с органами правосудия? Вполне возможно. Нужно тщательно покопаться в его биографии. Уж больно ловок. Такое впечатление, что на все мои вопросы подготовил ответы заранее. Нужно что-то нестандартное…"