— Поставите подносчиком снарядов, — сухо приказал Сомину Земсков.

Девушка обернулась к лейтенанту:

— Я вам уже сказала, что могу работать наводчиком. Разве не понятно?

— Будете работать, где приказано! Пойдёмте со мной, Сомин.

Зенитчики захлопотали вокруг нового бойца. Ей пододвинули ящик, подали котелок. Коротышка Куркин прищёлкнул языком и протянул свою ложку, предварительно обтерев её о гимнастёрку.

Когда Сомин и лейтенант отошли от орудия, Земсков сказал:

— Комиссар приказал направить к тебе, Володя. Гордись. Я возражал, но знаешь Яновского. Приказ — и все тут.

— А откуда она взялась?

— Черт её знает! Прибилась к разведчикам. Арсеньев вызвал меня и приказал забрать к себе.

— А что я с ней буду делать?

— Этого, Володя, я и сам не знаю. Думаю, она не задержится. Пока пусть служит, как все.

Появление Людмилы Шубиной наделало в дивизионе немало шуму. Женщина в военной части — не такая уж редкость, но эта была непохожа на других. Все соглашались, что такую красивую редко приходится встретить.

— И фигурка, и глаза, а губы какие! — восхищался Рощин. — А главное характер хороший!

Что следует понимать под хорошим характером, он не объяснял. Когда Рощин, возвратившись с наблюдательного пункта, привёз в часть неизвестную девушку в военной форме, майор Будаков для порядка отругал его и оставил младшего сержанта Шубину при штабе.

Людмила рассказала, что она родом из станицы Варениковской на Тамани. Жила в Ростове. В начале войны служила зенитчицей в Новороссийске, потом отступала вместе с частью. Два дня назад её полк отправили на переформировку в тыл, а она выпросила у начальства направление в штаб армии и по дороге встретила машину Рощина. Начальник дивизионной разведки захватил с собой девушку на наблюдательный пункт, а потом привёз её в часть. Вот и все. Теперь оставалось только съездить в штаб армии и оформить назначение Шубиной в дивизион.

— Всю жизнь хотела служить с моряками! — заявила она Будакову.

Начальник штаба не возражал, но Арсеньев возмутился, увидев в штабе женщину:

— Бабе не место на корабле!

Шубина не растерялась. Она не стала возражать, что здесь не корабль, а подойдя близко к Арсеньеву, тихо сказала ему:

— Товарищ капитан-лейтенант, сейчас я не баба, а младший сержант зенитчик. Мой отец — моряк, погиб в первые дни войны. Имею я право служить?

Она попала прямо в точку. Арсеньев пристально посмотрел на девушку. Людмила не опустила глаз, только ресницы чуть вздрагивали.

— Добро! — сказал Арсеньев. — Вызвать Земскова. Пусть пока возьмёт Шубину в свою батарею. Когда начнём активно действовать, все равно отправим её в штаб армии. Морская часть — не место для женщины.

Так Людмила Шубина попала в расчёт Сомина. И по какой-то странной случайности у всех находились дела на этом орудии. Военфельдшер Юра Горич пришёл проверить, нет ли больных, арттехник внезапно заинтересовался, как здесь хранят снаряды. Матросы из батарей являлись кто за махоркой, кто повидать приятеля, а кто и просто так. Весь день у орудия толкались люди. Людмилу это нисколько не удивляло. Она была со всеми приветлива и ни с кем не вступала в длинные разговоры. Людмила была занята. Раньше всего она организовала стирку. Сбросив гимнастёрку и оставшись в одной майке и в галифе, на радость всем присутствующим, девушка направилась к ручью, захватив с собой бельё всего расчёта.

— Вот это хозяйка! — заметил Писарчук. — Повезло нам, хлопцы.

Лавриненко тут же сказал какую-то гадость. Те, кто стоял рядом, рассмеялись, а Белкин, хоть и не расслышал, но погрозил «преподобному» кулаком.

К вечерней поверке девушка не явилась.

— Начинается! — сказал себе Сомин. Он улёгся, как обычно, на ящиках со снарядами, подстелив плащ-палатку и накрывшись шинелью. Ребята расположились — кто на машине, кто в шалаше. В избах зенитчики не ночевали. Им полагалось быть у орудия.

«Куда же она девалась?» — Сомин ворочался с боку на бок на своих ящиках. Под деревьями отдавались шаги часового. Издали доносился приглушённый смех и еле слышные аккорды гитары. «Вероятно, Косотруб, — подумал Сомин, — а где же все-таки девушка?»

За один день Людмила стала своей и привычной. «Это — не ППЖ, — думал Сомин, — настоящая девушка-боец. О таких в газетах пишут».

Над его головой переливались ясные южные звезды. Ветер прошелестел в вершинах деревьев и затих. Сомин закрыл глаза. Как всегда, после яркого солнечного дня глаза, утомлённые биноклем, продолжали видеть то, что стремились видеть днём. Под веками медленно плыли блестящие крестики — не то перекрестия бинокля, не то самолёты. Оранжевые круги выплывали из темноты, потом они голубели, окрашивались по краям лиловой каёмкой и исчезали.

«Вот, если бы сейчас Людмила подошла и наклонилась!» — Он представил себе, что слышит её дыхание, и тут же обругал себя: «Глупости, черт знает что! Буду думать о Маринке. Какая она красивая, моя родная! И глаза голубые, добрые, не то, что у этого солдафона в бриджах. Маринка, моя хорошая, ты мне не отвечаешь на письма, не хочешь больше знать меня. Так мне и надо — дураку. Напился, как сапожник! А может быть, её уже давно нет там, на даче?»

Он пытался представить себе Марину такой, какой она была, когда они поливали цветы, но этот милый образ расплывался, ускользал от внутреннего зрения, и перед глазами снова появлялась Людмила — высокая, статная, с сильными гибкими руками. Глаза у неё блестящие, наглые, смотрят в упор. «Как фары», — говорит Ваня Гришин. «У него, понятно, шофёрские сравнения. — Сомин улыбнулся. — А какие действительно у неё глаза? Как звезды? А ресницы — лучи? Нет — как ночные озера!» Это сравнение ему понравилось, но тут же он снова поймал себя на том, что продолжает думать о Людмиле.

Сомин встал, затянул ремень и пошёл вдоль старых каштанов, выстроившихся на окраине станицы. За деревьями начиналась пшеница. Он обогнул угол поля и увидел у крайней избы парочку. Звуки гитары доносились отсюда. Сомин невольно пригнулся, прижимаясь к стволу дерева. Его окликнул знакомый голос:

— Маскируешься, салага! Я тебя давно вижу!

— Чёртов разведчик! — Сомин вышел из-за дерева.

— Чего прячешься? Иди к нам, — сказал Валерка Косотруб.

— Так я из деликатности… Не хотел мешать.

Сомин уселся на скамеечку. Рядом с Валеркой сидела плотная круглолицая дивчина с косичками вокруг головы.

— Это Галочка — моя невеста, — небрежно пояснил разведчик и снова взялся за гитару:

— а я, между прочим, знаю, кого ты разведываешь!

Валерка виртуозно сплюнул окурок, который, описав дугу, приклеился к стене хаты.

Сомин пожал плечами.

— Иди, товарищ гвардии сержант, вон по тому порядку, — показал Косотруб, — у четвёртой хаты остановись и жди. Что-нибудь увидишь. Так, Галочка?

Девушка прыснула в рукав. Сомин помедлил минуту, загасил цигарку:

— Ну, я пошёл спать.

Он направился к орудию, но потом повернул. «Чертяка разведчик. Все знает! А мне какое дело до этой Людмилы? Пусть себе таскается где хочет. Но, с другой стороны, это мой боец, и я обязан требовать с неё, как с бойца».

Сомин быстро шёл вдоль станичной улицы, указанной разведчиком Людмилу он увидел издали. Она шла навстречу. Лейтенант Рощин обнимал её короткопалой рукой за талию. На другой руке у него была повязка дежурного по части. Рощин тоже заметил Сомина. Он что-то шепнул Людмиле и удалился неспешной походкой.

Людмила подошла вплотную к Сомину и положила руки ему на плечи. Он вздрогнул от этого прикосновения.

— Глупый ты, глупый! Ну чего ты за мной следишь?

Сомина охватила такая злость, что, кажется, тут же надавал бы ей затрещин. Он сбросил с плеч её руки: