Нунстрадамусу удалось уговорить женщину с кувшином, шедшую от колодца, плеснуть немного воды на голову рыцарю, и привести его в чувство.

К счастью, для Вована подобные стрессы были не в новинку, ему не в первый раз приходилось получать по рогам, поэтому он довольно быстро пришел в себя.

Наученный горьким опытом Вован осторожно, вдоль стеночки, поплелся по улице, вглядываясь в окна и ежесекундно ожидая нападения. Но никто больше не собирался нападать на него, и постепенно Вован успокоился, и даже стал с интересом рассматривать королевский замок, вид на который открылся путникам, как только они миновали проклятую улочку и выбрались наконец на площадь.

Больше всего замок напоминал голубиную погадку в масштабе 10000 к 1. Сколько замку лет, не знал никто, но было доподлинно известно, что при славном Гарольде Варваре его уже использовали в качестве основной резиденции для попоек и оргий. Каждый следующий король считал долгом пристроить к нему флигель, часовню или, на крайний случай, сарай для метел. Архитектура замка поражала своеобразием даже матерых туристов из крайних земель, исколесивших в погоне за дешевым ширпотребом весь Полусредний мир. Само собой разумеется, что это нагромождение построек было приспособлено для чего угодно, но только не для жилья. Мало того, что отдельные строения постоянно приходили в негодность и рушились на головы дворцовых чинов, перегораживая входы и выходы и внося сумятицу в доставку продуктов и почты. К естественному старению добавлялось действие многочисленных проклятий, которыми награждали королей на протяжении тысячелетий всевозможные колдуны, маги, ведьмы и волшебники, недовольные королем. От такого скопления активной магии весь замок периодически приходил в движение, дрожал, шатался как пьяный, а иногда даже отпрыгивал на несколько шагов, причем разные строения прыгали в разные стороны и на разное расстояние. Понятно, что при таких раскладах составить точный чертеж замка было невозможно, и его обитатели предпочитали не углубляться в лабиринты, обживая лишь самые близкие к выходу постройки.

Лет триста тому назад один из новоиспеченных королей, торжественно шествовавший на собственную коронацию в сопровождении священников, сонма придворных, челяди и проч., заблудился в дворцовых лабиринтах и два месяца проблуждал, отыскивая выход к дворцовой церкви. Когда сильно исхудавшая и пообносившаяся процессия показалась, наконец, в храме, выяснилось, что в государстве уже есть король. Не дождавшись появления законного престолонаследника, архиепископ, которому не давала покоя мысль о накрытых по случаю коронации столах, принял ответственное решение. В связи с отсутствием основного претендента был спешно коронован его ближайший родственник, родной брат потерявшегося короля. Для этого его пришлось сперва вытащить из подземной темницы, куда он был брошен предусмотрительным братцем, чтобы избежать ненужных споров по поводу престолонаследия.

Когда новоиспеченный король, уже пообвыкшийся на троне и порядком отъевшийся за два послетюремных месяца, узнал о появлении неожиданного конкурента, он пришел в сильное раздражение. Недовольство его вылилось в привычную фразу: «Эй, стража! Взять этого негодяя!» Негодяй, однако, быть взятым не пожелал, и, издав победный клич, бросился на самозванца. Свита обеих королей, живо смекнувшая, что двум королям на одном троне не бывать, разбилась на два лагеря и принялась остервенело тузить друг друга. Завязалась потасовка, в которой старому королю расквасили нос, а новому выбили два передних зуба.

В самый разгар драки появился недовольный архиепископ, вызванный прямо с исповеди, каковую он по обыкновению проводил каждый четверг в женском монастыре. Посыльный явился как раз в тот момент, когда его преосвященство, посадив исповедующуюся монашку на колени, пытался установить, действительно ли она умеет совершать все те ужасные грешные вещи, о которых рассказывал вчера в кабачке «Сизый монах» корнуюльский епископ.

Некоторое время архиепископ молча созерцал битву, а потом принял, как ему казалось, мудрое решение. Он предложил королям разрешить спор судом. Следствием этого дурацкого совета стала длительная судебная тяжба, в ходе которой королевская казна целиком перешла в карманы судей и стряпчих. Эта тяжба дала ход очередной столетней войне, приведшей к тому, что в решающей битве короли просто перебили друг друга, и на престол сел человек совершенно случайный, просто оказавшийся в нужное время в нужном месте. Это был городской дурачок Олаф, ставший впоследствии добродетельным монархом Олафом Великим.

Олаф Великий обладал всеми необходимыми королю качествами: он был глуп, жаден, прожорлив, любил выпить и был падок на хорошеньких (а также не очень хорошеньких и даже на откровенно страшненьких) девиц. Если добавить к этому полное равнодушие к государственным делам и неспособность разобраться в элементарных вещах, станет ясно, что лучшего претендента на престол нечего и искать. Это сразу смекнули бояре, дворяне и воеводы обеих враждующих сторон, собравшиеся на мирные переговоры, объявленные по случаю смерти королей. Олаф был спешно извлечен со скотного двора, где проводил время, барахтаясь в луже с королевскими свиньями, вымыт, вычищен и коронован, а помирившиеся бояре и воеводы устроили грандиозный пир, поделили между собой страну, и стали жить в мире и согласии друг с другом и новым королем.

Потомок этого славного короля, ныне царствующий Олаф Семнадцатый являл собой пример добродетельного и заботливого монарха. При восшествии его на престол, правда, имели место незначительные народные волнения — тысяч сорок человек, очевидно, от избытка верноподданнических чувств, вышли на площадь. Придворные, наблюдавшие из окон дворца за тем, как толпа оборванных людей кричит: «Дайте хлеба!» не сомневались, что народ просто бесится с жиру. В самом деле, восставшие ни разу не попросили у короля зернистой икры, заливной осетрины или балыков, из чего придворные сделали совершенно справедливый вывод, что у народа все эти яства уже имеются, и ему не хватает для полного удовольствия только хлеба, который он почему-то не желал или ленился покупать.

Впрочем, после того как были повешены тридцать тысяч зачинщиков, и еще десять тысяч были высланы в отдаленные пустыни, в королевстве снова наступили покой и благоденствие.

Добродетельный монарх Олаф Семнадцатый прославился многими славными деяниями.

Он участвовал в четырех войнах, три из которых проиграл, а в четвертой был наголову разгромлен.

Он провел денежную реформу, в результате которой одна треть населения обеднела, а оставшиеся две трети обнищали. Впрочем, сам король и несколько придворных, имевших касательство к реформе, были вполне довольны ее результатами, так как королевская казна и личные состояния придворных увеличились за короткое время в несколько десятков раз.

Олаф Семнадцатый был подлинным отцом своего народа, особенно той его части, которая ведала распределением материальных благ. Чиновничество при нем достигло небывалого развития. Департаменты, канцелярии, конторы и населяющие их чиновники плодились с такой скоростью, что создавалось впечатление, будто они размножаются простым делением.

Особенно бурно разрасталась тайная полиция. Не прошло и пяти лет, как все население королевства прочно разделилось на две части: бСльшую, занимавшуюся слежкой, вынюхиванием, преследованием и третированием меньшей части, которая за это кормила, содержала и ублажала эту самую большую часть.

Кроме того, Олаф Семнадцатый прославился как искусный строитель. Он пристроил к замку большую пыточную башню и капитально отремонтировал темницы в подвалах. До этого приходилось использовать для пыток и казней случайные помещения, вроде винных погребов или старинных подземелий, что было весьма неудобно, да и просто несолидно. Кроме того, палачи, вынужденные работать в таких тяжелых условиях, страдали ревматизмом. К тому же замок, украшенный новой башней, похорошел и смотрелся гораздо лучше.

Для защиты от врагов замок был окружен дубовым частоколом и опоясан глубоким рвом. Когда-то ров был заполнен водой, отведенной из ближайшей реки, и стражникам приходилось без конца вылавливать из него утопленников. Часть этих несчастных были разбойниками, которых влекла в замок нажива, но основную массу утопленников составляли жалобщики.