Лев Толстой, которого Ленин назвал зеркалом русской революции, после победы революции был занесен в черные списки.

Отныне зеркало революции уже не понадобится: в нем такое можно увидеть!

Так мачеха в пушкинской сказке разбила зеркальце, не добившись подтверждения, что она всех милее, всех румяней и белее.

И хотя революция как раз делилась на красных и белых, но от этого не становилась милей… Настолько, что было страшно посмотреть в зеркало.

Приглашает к себе товарищ Сталин Буденного.

— Послушай, — говорит, — товарищ Буденный, мне кажется, что ты меня не любишь.

Побледнел Буденный, похолодел.

— Да что вы, товарищ Сталин… У меня такого и в мыслях не было… Я всем сердцем… Как солдат партии…

— Нет, — говорит товарищ Сталин, — не любишь ты меня, товарищ Буденный. Ох, не любишь, это я тебе говорю.

Буденный не решился спорить с товарищем Сталиным, но и согласиться не считал возможным. И тут товарищ Сталин говорит:

— А если ты меня любишь, то почему не подаришь мне свою фотокарточку?

Тут Буденный еще больше оробел.

— Я, — говорит, — хотел… То есть, не то, что хотел… Я, товарищ Сталин, может, и хотел, но как-то все не решался.

— Ладно, — сказал товарищ Сталин и протянул Буденному его фотокарточку. — Надпиши на память.

Попробовал Буденный надписать. Давно не пробовал. А тут еще рука дрожит, будто выбивает чечетку… Нет, чечетку выбивает нога, а рука выбивает морзянку. Спасите, мол, наши души, не все, так хотя бы одну.

— Ты вот что напиши, — подсказывает товарищ Сталин. — Замечательному полководцу, герою гражданской войны, организатору и вдохновителю нашей победы под Царицыном товарищу Сталину. И подпишись.

Выбил Буденный свою морзянку на месте подписи.

— Ну вот, — говорит товарищ Сталин, — это уже другой разговор. А теперь я подарю тебе свою фотокарточку.

Товарищ Сталин в юности писал стихи и усвоил некоторые правила стихотворства. Например, что стихи должны держать в напряжении, а развязка должна быть противоположна завязке, как развязывание шнурков их завязыванию. И еще он знал, что развязка должна быть неожиданной, а для этого нужно удаляться от нее по мере приближения, а потом — бац! Удаляться, удаляться, а потом — бац! «Ох, не любишь ты меня, товарищ Буденный… Совсем не любишь, это я тебе говорю…» А потом — бац! — и сразу развязка: «Замечательному полководцу товарищу Буденному».

Так товарищ Сталин и написал на своей фотографии: «Замечательному полководцу товарищу Буденному, герою гражданской войны, подлинному организатору и вдохновителю нашей победы под Царицыном. Сталин».

Прочитал эту надпись товарищ Буденный и снова почувствовал себя на коне.

Была у нас политграмота, политучеба. Была политшкола, политработа, политэкономия. Политинформации были.

И над всем этим стояло Политбюро.

А где было государство? Ведь должно же быть в государстве государственное управление!

Было и оно. Государственное политическое управление. Сокращенно ГПУ.

В девичестве ЧК, в замужестве КГБ, оно стояло над всеми политбюро, над всеми политграмотами и политэкономиями.

Одни писатели в заключении, другие тоже, как говорится, не на свободе. На воле, но не на свободе.

Поэтому шеф жандармов писал стихи: писатели могут сидеть, но литература не должна останавливаться.

Спрашивает покойный Берия у покойного Андропова:

— Одного не могу понять: как вам удавалось совмещать в себе Пушкина и Бенкендорфа? Неужели вас посещала муза?

— Посещала, Лаврентий Павлович.

— Неужели по доброй воле? — Берия сокрушенно вздохнул. — А ко мне всех этих муз только под конвоем приводили.

Сколько в мире женщин — тех, что не про нас! До отказа их, но суть не в этом.

Казанова плакал, получив отказ, потому что он привык к победам.

И не раз хотел покончить он с собой, добираясь до жены соседа. Затянуть на шее шарфик голубой, потому что он привык к победам.

Мы не казановы, и во цвете лет нас не сломят мелочные беды. Поражений в мире больше, чем побед, но из них мы делаем победы.

Если кто чего-то в жизни не нашел, он не станет ахать или охать. Потому нам так живется хорошо — хорошо, что сделано из плохо.

Ясным весенним днем, стоя на трибуне мавзолея и приветствуя дружные колонны трудящихся, Андрей Андреевич Андреев спрашивал у Анастаса Ивановича Микояна:

— Слышь, Анастас, а ты знаешь, почему называется «мавзолей»? Раньше я как-то над этим не задумывался.

— И дальше не задумывайся, — посоветовал Микоян.

— Если хочешь знать, спроси у Лазаря. Ему рассказывал Коля Ежов.

Услышав популярную в народе фамилию, Анастас Иванович попробовал отвернуться, но Андрей Андреевич потянулся за ним, горя желанием удовлетворить его любопытство.

— Они одного историка прихватили. Так вот, этот историк говорит, что слово «мавзолей» происходит от имени какого-то древнего деятеля. Не то Мавзола, не то Мавзула, в протоколе допроса точно записано. И вот представь себе, этому Мавзулу построили мавзолей.

Анастас Иванович молчал, опасаясь, как бы эта древняя история не имела современных последствий. Он вытер со лба холодный пот, Андрей Андреевич тоже вытер холодный пот, но при этом продолжал:

— Лазарь говорит, что Коля пытался вытянуть имена соучастников этого Мавзола, но историк помнил только Геродота, тоже якобы историка, которого он даже назвал отцом истории, представляешь? Конечно, Коля вышел из себя. В общем, в этот день подследственный уже не мог давать показаний. А на следующий день, когда он пришел в себя, он признался, что этот Геродот не был отцом истории, но неосторожно упомянул, что их мавзолей был одним из семи чудес света. Лазарь говорит, что когда Коля это услышал, с ним сделалось что-то нехорошее. «Ах, так это их мавзолей чудо света?» — спросил он тихим голосом. Подследственный сразу скис, я, говорит, оговорился, чудо света — это наш мавзолей, причем самое первое чудо света, а мавзоловский мавзолей называли так только временно, пока не построили наш. Тут он потерял сознание.

Анастас Иванович изо всех сил махал руками трудящимся, чтобы не слышать этого разговора, но при этом старался ни слова не пропустить, чтобы в случае чего быть во всеоружии.

— Лазарь говорит, — продолжал Андрей Андреевич, — этот подследственный много бы чего рассказал, если б держал язык за зубами. Но он не сдержался, назвал Мавзола сатрапом. Тут Коля прямо взъярился. Это ж, дескать, кого он имеет в виду? Это он имеет в виду того, кто лежит в мавзолее? Историк стал объяснять, что он имел в виду Мавзола, но Коля уже не мог успокоиться. В каком смысле Мавзола? Пусть, дескать, выкладывает, в каком смысле Мавзола! Подследственный стал бормотать, что в слове «сатрап» в то время не было ничего обидного, так, мол, называли правителя, как сегодня называют Председателя Совнаркома. «Так как же называют нашего Председателя Совнаркома?» — очень тихо спросил Коля Ежов, Можешь себе представить, что там было дальше. Следствие по делу историка пришлось прекратить за отсутствием историка. Поэтому о мавзолее больше ничего узнать не удалось. Ну, Анастас, что ты думаешь по этому поводу?

Анастас Иванович подумал и сказал:

— Первое мая — замечательный праздник трудящихся.