Антип заметил инспектора, когда тот уже выскочил на берег и оказался шагах в пяти от старика, который все никак не мог оглушить едва ли не метровую литую радужную рыбу. Ошалелоглазый таймень был прекрасен: розовые его грудные плавники часто шевелились, а красные хвостовые, как и сам широкий пунцовый хвост, бешено извивались. По изумрудному телу, казалось, бродили розовые пятна. Краски, неожиданные, играющие, живые, существовали вроде бы сами по себе на чешуе, покрытой коричневыми веснушками.

Таймень подпрыгивал и извивался на серых окатышах. Он отчаянно и безуспешно боролся за свою жизнь. Семен Васильевич видел, что прочный самодельный крючок, проглоченный рыбой, разорвал жаберную крышку и торчал наружу.

Измотанный, запыхавшийся старик, державший намертво в пальцах толстую капроновую леску, бил топориком уже как попало. Топор звенел бодро, и странно было слышать прерывистый хрип дыхания вконец уставшего Антипа. Подняв крупный камень, инспектор быстро примерился и оглушил рыбу.

Бросив топор, Антип сел прямо на камни, опустил руки меж колен и долго не поднимал головы. Он дышал тяжело и взахлеб.

- Экое полено… - выговорил старик, отирая ладонью лицо.

- Давно такого не видел, - поддержал Антипа участковый.

- Меня таким не видел, то да… А таймень так себе. Рыбина как рыбина. Не из больших.

- Отличная рыбина! - настоял на своем Семен.

Как-то странно, перевалившись сначала на бок, а потом уже поднявшись на ноги, Антип проковылял к воде, зачерпнул ладонью, омыл лицо.

- Случилось чего? А? Ты здесь, а Женька там чего-то караулит. Дело ко мне, что ли?

Когда Семен Васильевич наскоро сказал Антипу о случившемся, тот вскинул редкие бровишки, собрал гармошкой сухой старческий лоб, но начал не о ней:

- Как Сергунька-то, как его голуба душа пережила?

- Утешил как мог… Только чем утешить-то было?

- Нечем… - согласно кивнул Антип. - Молода… Молоденька Лариса, - снова заговорил Антип. - Молодому умирать - все равно что и не родился вовсе - не жаль. Для него важней всего, чтоб в мире по его было, как он хочет. Непременно, чтоб как он. И никак иначе. Иначе жизнь не в жизнь. Не хочет мир жить по его, так и мира ему не надо!

- Знать не хочу, чего она хочет, - вспылил инспектор, - а натворила она черт те чего!

- Не думала она ни о ком, - покачал головою Антип.

Махнув рукой в сердцах, Семен Васильевич, не зная, как кончить разговор, попросил старика:

- Ты по берегу-то, Антип, сможешь пройти? Тут непропусков нет, а ее, может, в заводь занесло. Я и не увижу с реки.

И Семен Васильевич пошел к лодке.

Он попробовал утешить себя ленивой мыслью о том, что всегда, в любой момент, когда ты ешь, или спишь, или любуешься тихим закатом, где-то в тот же миг другой страдает или уже погиб, но дума эта была слишком умозрительной, не трогала сердца.

- Се-е-мён! Се-е-мён! - кричал Антип. Кричал и махал к себе.

«Что еще там?…» - досадливо подумал инспектор, возвращаясь.

- Да что с тобой, Семён? - торопливо спрашивал Антип, помогая инспектору подтянуть моторку к берегу. - Руки у тебя дрожат. Вспотел. Жар у тебя, что ли? Не в себе ты.

- Пройдет, - хрипловато отозвался Шухов, сам удивляясь тому, что творится с ним. Он вроде бы действительно приболел и боялся признаться самому себе, что, как много лет тому назад, боязнь воды всколыхнула глубины его сознания. Диковатое это было состояние, когда происходящее и воспринимаемое им окружающее как бы чередовалось с воспоминаниями. И они, эти воспоминания о давно пережитом им в океане во время тайфуна, оказывались такими яркими и впечатляющими, что затмевали сиюминутные ощущения и переживания.

В воображении, обрывая связность мысли, вздымались и проседали сами на себя громады конусообразных волн, и из вершин их извергалась в небо пена, клочья которой косо метались меж хребтов сулоев, будто раненые птицы.

- Пройдет, пройдет, - твердил Шухов, вытирая пот со лба. - Зачем звал-то, Антип?

- Нечего пастись перед порогом, - положив корявую старческую руку на плечо Семена, говорил тот. - Надо за залом пробираться.

- Где залом? - не сразу сообразил Семен.

- Как где? Да за поворотом залом. Забыл нешто? На последней ступени Змеиного всегда коряг да стволов набито видимо- невидимо…

- Хорошо. Давай по порядку. Не пойму я дела никак.

- Тьфу! Вези меня на ту сторону, к Женьке вези.

- Антип Аристархович, дело давай! Упустим Ларису.

- Не упустим, если в толк возьмешь, чего тебе твердят, товарищ старший лейтенант! - сердито рявкнул Антип.

Семен Васильевич глянул на старика. Сивые брови Антип вздернул чуть не на середину лба, сведя их над переносьем, резкие морщины на впалых щеках обозначились необычно резко. Редкая бороденка клином торчала вызывающе строго. А в глазах была грусть. Тогда, чтоб не видеть этих грустно сожалеющих глаз, Шухов нагнулся, зачерпнул пригоршнями студеной воды и плеснул себе в лицо раз и другой. Зашлось сердце, словно не в лицо, а в глубину груди плеснул Семен льдистую влагу.

- Ничего… Ничего…- пробормотал инспектор.- Клин клином вышибают.

- Садись,- сказал Антип, когда Шухов разогнулся.- Садись давай. Присаживайся на борт лодки да в толк бери.

- Ну…

- Вот те и ну! Ну, даст бог дуре удачу - пронесет через порог, а внизу, у последней-то ступеньки, западня. Залом! Через него надо перейти, лодку перетащить. Иначе, и минуй Лариса Змеиный, погребет ее в сетях бурелома. Оттуда-то уж не вырвешься.

- Надо туда идти.

- Не идти, а лодку переволочь. Сам не можешь - Женьку послать нужно.

- Сам.

- «Сам», «сам»… Не больно-то храбрись. Да с тобой-то что произошло? А?

- Произошло… Старое за новое зашло. Ты-то хоть понимаешь, что будет, если Лариса…

- Не понимал бы - не гоношился. Не сразу, а вот как увидел, пасешь ты ее перед заломом, так уж сообразил. От девка отчубучила!

- Ваша любовь… Садитесь, к Женьке подадимся. А оттуда потянем моторку к залому.

- Человек-то она неплохой, да глупый…

Старый солдат пропустил мимо ушей едкое замечание Семена - «ваша любовь» - надо было пропустить. Не мед инспектору столкнуться с тем, что человек сам решился отказаться от жизни. Да еще совсем молодой… и славный человек, с царем в голове. Котелок у девки варит дай бог каждому. А соблазнов тьма-тьмущая. И не знал ведь инспектор, что бывал, бывал Бондарь у них в партии перед открытием, не раз бывал. Или знал? Да не время его спрашивать. Дело совсем не в том, что она девка,- и у мужика голова закружилась бы.

Где ж ей-то в ее годы знать: не всякому дано вынести счастье. Не каждому по плечу ноша. Слепнут от счастья особой радужной слепотой, какая бывает и пострашнее, попогибельнее черной немочи. В темноте-то на ощупь идешь, за стенку, за бревнышко цепляешься, а тут летишь - все нипочем, на всех меня хватит, и нет человека, который не любил бы меня.

Ан нет!

«Нужно, же было мне, старому дурню, тогда, осенью еще, в лагере заболеть! Ведь верхним чутьем брал - не вернется девка из тайги пустой. Может, потому как убедила она меня? Нет. Тут не в убеждении дело. Я ведь по характеру видел - сорвется Лариса, не выдюжить ей славы: на жизнь жадна. Из ведра норовит хватить, не из стаканчика.

Так и пошел с ней, потому как видел!

Потому я за нее и в ответе. А когда ей нужен был, не оказалось рядом меня. Меня бы она послушалась. В больницу наведывалась, не пустили сначала. Потом-то уж поздно. К Женьке, говорят, кидалась, а тот… Что с кобеля взять? Ну а невзлюбил-то Звонарев ее потом, когда она ни за понюшку табаку оставила своих товарищей ради лишнего глотка славы.

От одиночества ее промах. Одна пыталась и выкрутиться.

Ан нет!

И с горем человек в одиночку не воин. Хотя, может, и сам, по собственной воле, залетел в трясину…»

Антип вместе с Семеном столкнули лодку на глубь, попрыгали в нее.

Затрещал мотор. Ничего не ответив, Шухов повел лодку к противоположному берегу, чтоб с помощью Женьки Звонарева переволочь моторку через залом. Он вспомнил теперь, что Антип был единственным человеком в Горном, который когда-то, еще в гражданскую, прятался с товарищами из красного отряда от казачьей банды в теснине за неприступной ступенью порога. Как им удалось тогда миновать ее, Шухов не знал, а Антип не любил распространяться на этот счет. Да вот, видно, пришел час открыть старику свой секрет. А то, что секрет был, никто не сомневался.