В одном углу поляны была могила, частично затененная деревьями. На большом плоском камне простая надпись: «Карл Экли. 17 ноября 1926 года». Надгробный камень окружала низкая изгородь, сложенная из неровных кусков лавы. Жена Карла Экли возвратилась сюда в 1947 году и сложила эту изгородь, которая сейчас поросла желтыми цветами очетка.

Док и я стояли около могилы и размышляли о выпавшей нам судьбе — продолжать изучение горилл, не законченное Экли.

Когда смотришь через поляну, усеянную мелкими цветами, на массив леса и на вершину Карисимби над ним, понимаешь, почему Экли считал это местечко прекраснейшим на земле. На другом конце поляны, футах в четырехстах, находился неглубокий пруд. Его вода была мутной, берега изрыты копытами буйволов. А вокруг нас — лес.

В ту ночь мне показалось, что едва я успел заснуть, как услышал тихий говор, доносившийся словно издалека. Я вылез из спального мешка и оделся, дрожа от холода. Небо было ясным, вокруг все безмолвствовало. В одном из сарайчиков, вокруг костра, лежали, завернувшись в куртки и одеяла, наши носильщики и служители заповедника. Воздух был свеж и прохладен, как на севере. Солнце, медленно поднимаясь за дальними холмами, позолотило деревья, трава заблестела от росы. Антилопа красный лесной дукер вышла из кустов в дальнем конце поляны. В лучах солнца ее шерсть стала медно-рыжей. Эта хрупкая антилопа, размером не больше сеттера, робко щипала траву, то и дело поглядывая на меня. Потом она несколькими большими прыжками скрылась в подлеске.

После завтрака Док и я решили, что нам лучше отправиться на поиски горилл поодиночке, а не вместе. Я стал взбираться на крутой склон Микено — прямо за домом, потом направился вдоль откоса в надежде найти свежие следы.

Репейник, крапива, дикий сельдерей и другие травы достигали добрых шести футов. Мои ноги спотыкались о невидимые корни, скользили по сочным травам; жгучая крапива стрекала лицо, оставляя красные полосы. Дукер выскочил у меня прямо из-под ног, издав резкий звук «пши-пши», и умчался, оставив за собой специфический сильный запах. Невольно, с бьющимся сердцем, я и сам отскочил назад.

Радостно бродить в одиночку по незнакомому лесу. Все ново, таинственно. Слух и зрение как-то особенно обострены. Я знал, что на этих склонах водятся леопарды, а тропы буйволов пересекали всю местность. И те и другие животные пользуются дурной славой — от них можно ожидать чего угодно. Поэтому я был настороже. Любое животное подпускает к себе чужого на какое-то определенное расстояние, прежде чем оно обратится в бегство или начнет защищаться. Нужно знать повадки всех обитателей леса. Пока человек их не изучил, пока он незнаком со звуками, запахами и формами, окружающими его, он находится в некоторой опасности. Но опасность, если она понята, осознана, только увеличивает удовольствие, когда идешь по следам диких зверей.

Первыми признаками присутствия горилл были три найденных мною гнезда. Пригнутые к середине, к центру куста, ветви образовывали на земле нечто вроде примитивных настилов, на которых животные спали ночью. Однако сломанные растения завяли, а навоз по краям гнезда покрылся мелким красным грибком, указывающим на то, что ночлег был давно покинут. Находка меня обрадовала. Осмотрев гнезда, я пошел дальше. В этот день ни Доку, ни мне не повезло — мы не нашли ничего, кроме старых гнезд.

На следующее утро Руссо решил проинспектировать дом для привалов в Рукуми, находящийся примерно еще на тысячу футов выше, на склоне Карисимби. Мы присоединились к нему, и я взял с собой спальный мешок на случай, если надумаю там заночевать. В течение часа мы взбирались вверх сквозь заросли хагении. Потом деревья поредели, их сменил гиперикум, древовидный кустарник с мелкими ланцетовидными листьями и ярко-желтыми цветами. Местность вдруг стала совершенно ровной. Лес кончился, и мы оказались на краю огромного луга, над которым возвышалась вершина Карисимби, уходя ввысь на три тысячи футов. Темные стволы и ветви деревьев, разбросанных по лугу, четко рисовались на фоне желтой травы. По маленьким цветам, похожим на колокольчик, покрывавшим ветви деревьев, я узнал вереск.

Это был не тот мелкий кустарник, который мы все знаем, а вересковое дерево, вышиной более тридцати футов.

Среди вереска встречались участки, заросшие дикой ежевикой, крупной и очень вкусной; мы ее ели, пока у нас не посинели пальцы и губы. Дом для привала стоял у подножия горы. Отсюда открывался великолепный вид на луг, на черные силуэты вересковых деревьев и дальше, на скалистую вершину Микено.

Меня манили склоны Карисимби; я чувствовал, что обязательно должен взобраться на ее вершину. Док отправился неподалеку, чтобы осмотреть самый удивительный лес, который нам когда-либо приходилось видеть. Крестовники, или гигантские сенецио, странные, узловатые деревья, словно выходцы из другого мира, росли разбросанно на открытых склонах горы на высоте тринадцати тысяч пятисот футов. В умеренных климатических зонах крестовники всего лишь незаметные сорняки, но здесь, в горах с прохладным и влажным климатом, они превращаются в двадцатифутовых великанов с толстыми стволами и соцветиями длиною более фута. Крупные, яйцевидные листья сенецио собраны в пучки на концах веток и блестят, словно лакированные. Единственными высокими растениями в этом странном лесу кроме сенецио были гигантские лобелии, состоящие из ствола, грозди узких листьев и початковидного соцветия из крохотных лиловатых цветков, устремленного вверх наподобие свечи.

Я продолжал свой путь в одиночку, брел, спотыкаясь, по тропинкам, протоптанным буйволами, все вверх, к вершине, которая теперь пряталась в облаках. После часа пути сенецио стали ниже и следы буйволов уже попадались реже. Весь склон был покрыт африканской манжеткой, словно пружинистой циновкой, местами достигавшей почти фута толщины. На меня стала действовать высота. Тело казалось тяжелым. Пройдешь пятьдесят шагов, остановишься и переводишь дыхание. Снова пятьдесят шагов, и снова остановка — нужно отдышаться. Ноги путались в растительности, я спотыкался и чуть не падал. Наконец я лег, раскинув руки, прижался лицом к прохладной земле и лежал так, пока не почувствовал, что могу идти дальше. Потом стали встречаться выходы лавы и участки земли, лишенные растительности. Это значило, что я приближаюсь к вершине. Густые, влажные облака проплывали мимо меня, усиливая чувство одиночества.

Мне попался след буйвола — темная линия, которая извивалась и тянулась по земле куда-то вверх, исчезая в тумане. Что заставляло и человека, и животное стремиться к этим бесплодным высотам? Доктор Джеймз Чапин, посвятивший много лет изучению птиц Конго, нашел однажды скелет гамлиновской мартышки (Упоминание о найденном ранее доктором Джеймзом Чапином скелете гамлиновской мартышки на вершине Карисимби представляется маловероятным, так как обитает этот вид на крайнем западе Экваториальной Африки — в болотистых лесах Габона и прибрежья Конго. В настоящее время эти особые мартышки «с лицом совы» относятся к виду черно-зеленых мартышек (Cercopithecus nigroviridis Рососк 1907).) на вершине Карисимби, за много миль от ее родных лесов. А недавно я прочел интересную заметку о стае гиеновых собак, которую видели в ледниках Килиманджаро, на высоте почти в двадцать тысяч футов. Возможно, человек не единственное существо на этом свете, которое взбирается на гору только потому, что она перед ним стоит.

Спустя примерно два с половиной часа после выхода из Рукуми я уже находился на вершине горы. Здесь был небольшой кратер, стоял дождемер, а вокруг в беспорядке были разбросаны доски, пустые консервные банки и другой мусор, оставленный многочисленными экспедициями, восходившими на вершину начиная с 1903 года.

Я подождал минут двадцать в надежде, что рассеются облака. Но тут пошел град, и я поспешил вниз, по склону. Вспомнился несчастный случай, происшедший с геологом Кирштейном. Он совершал подъем в феврале 1907 года, когда его застигла метель. Носильщики, которые впервые в своей жизни попали в холод и снег, легли на землю и отказались идти дальше. «Мы должны умереть — такова воля богов», — стонали они. Двадцать человек погибло в эту метель, а сам Кирштейн, который пытался перетащить полузамерзших африканцев в укрытие, заболел воспалением легких и два дня лежал без сознания.