Многочисленные ущелья, словно спицы колеса, расходятся во все стороны от вершины Карисимби. Так как видимость не превышала пятидесяти футов, я ошибся и начал спускаться не по той тропе, по которой поднимался сюда. Пройдя довольно далеко, я проверил направление по компасу и увидел, что заблудился. Пробираясь по склону горы, я то и дело попадал в овраги. Камни были мокрые и скользкие, а заросли сенецио представляли собой беспорядочную массу хрупких стволов, с хрустом ломающихся под ногами. Я непрестанно падал на мокрый мох, покрывающий почву. Это был какой-то жуткий мир теней, полный причудливых форм и чудозищ, которые то возникали на мгновение, то снова исчезали. Вдруг из клубящегося тумана появился буйвол. Он стоял, черный и зловещий, слегка наклонив голову, показывая широкие изгибы своих рогов. Я замер, пока буйвол не исчез, беззвучно, как призрак. Через некоторое время издалека донесся треск ломающихся ветвей.

Когда я наконец добрался до хижины, меня там ждал только один сторож заповедника, остальные вернулись в Кабару. Сняв с себя мокрую одежду, я завернулся в одеяло и так сидел у костра, пока не стемнело.

Следующие два дня мы продолжали поиски горилл. Попадались места, где животные недавно кормились. Доку раз показалось, что он услышал вдалеке крик гориллы. На третий день, бродя по каньону Каньямагуфа, я услыхал звук, от которого невольно вздрогнул, словно меня ударило током: «пок-пок-пок» — это горилла била себя в грудь. Я пошел по краю каньона, увидел пересекавшую его звериную тропу и начал осторожно пробираться вдоль склона туда, где, по моему расчету, должно было находиться животное. Но мне и на этот раз не повезло. Позднее я узнал, что звук, который издает горилла, ударяя себя в грудь, имеет то же свойство, что и голос чревовещателя, — невозможно определить, с какого расстояния он доносится.

Когда мы с Доком пришли в каньон на следующее утро, нас приветствовал тот же звук. Очевидно, горилла нас заметила. Я влез на дерево, чтобы поглядеть поверх кустарника, закрывавшего обзор, а Док начал кружить по склону. Вдруг (как он мне потом рассказал) футах в сорока от него кусты зашевелились и послышалось тихое, удовлетворенное ворчание животных. Не замечая человека, гориллы приблизились на расстояние в тридцать футов. На несколько мгновений из зарослей показались две черные, косматые головы. Не зная, как ему поступить, Док поднял руки. Животные пронзительно закричали и скрылись. Вдвоем мы осмотрели место, где растительность была только что смята и валялись объедки пищи горилл — дикий сельдерей и крапива.

Пока Док делал заметки в своей тетради, я пошел по следу. Затхлый, приторный запах горилл стоял в воздухе. Где-то впереди, невидимая, ревела горилла. Уууа… Уууа! Это был резкий, отрывистый не то крик, не то визг, который раскалывал тишину леса. От этого звука у меня встали дыбом волосы на затылке. Я сделал несколько шагов, остановился, прислушался и снова двинулся вперед. Было совершенно тихо, только жужжали насекомые. Далеко внизу, подо мной, по склонам, поднимались облака и вползали в ущелья. Снова раздался рев, но уже дальше. Я продолжал идти через гребень горы, то спускаясь, то поднимаясь, и наконец на расстоянии двухсот футов от себя увидел обезьян.

Взрослый самец — его легко можно было узнать по огромному размеру и серебристой шерсти на спине — сидел среди травы и лиан. Он внимательно посмотрел на меня и заревел. Около него был подросток лет четырех. Три самки, жирные, спокойные, с отвислыми грудями и длинными сосками, сидели на корточках неподалеку от самца. Еще одна самка расположилась в развилке дерева. За длинную шерсть на ее плечах цеплялся маленький детеныш. Несколько других животных бродили в густых зарослях. Я привык к невзрачному виду горилл в зоопарках с их потускневшим мехом, вытертым о цементные полы клеток. Меня поразила красота этих обезьян. Мех у них был не просто черный, — он лоснился и отливал в синеву, а черные морды блестели, как лакированные.

Мы сидели и смотрели друг на друга. Особенно привлекал мое внимание большой самец. Он несколько раз поднимался на свои короткие, кривые ноги, вытягивался во весь рост (около шести футов), вздымал руки и, выбив быструю барабанную дробь на голой груди, снова садился. Я никогда раньше не видел такого великолепного животного. Тяжелое надбровье нависало над его глазами, а гребень на макушке напоминал мохнатую митру. Когда он ревел, пасть разверзалась, как пещера, обнажая большие клыки, покрытые черным налетом.

Этот самец лежал на откосе, опираясь на огромные, косматые руки; мускулы на широких плечах и спине играли под серебристой шерстью. Он производил впечатление достоинства, сдержанной мощи и, казалось, был абсолютно уверен в своем великолепии. Мне очень хотелось как-то вступить с ним в общение, выразить ему каким-то движением, что я не замышляю зла, что мне просто хочется быть около него. Никогда еще при виде животных я не испытывал такого чувства. Мы смотрели друг на друга через лощину, и я невольно задавал себе вопрос: чувствует ли он, что нас связывает родство?

Через некоторое время самец стал реветь пореже, а остальные члены этой группы стали медленно разбредаться кто куда. Одни не спеша полезли на низкорослые деревья и начали поедать лианы, свисавшие с ветвей, другие развалились на земле — кто на спине, кто на боку, — изредка лениво протягивая руку, чтобы сорвать листок. Они все еще не спускали с меня глаз, но я был поражен их спокойствием.

— Джордж! — позвал Док. — Джордж!

Едва раздался его голос, гориллы поднялись мгновенно и беззвучно исчезли. Оказалось, что, услышав рев самца, за которым наступило продолжительное молчание, Док забеспокоился, не случилось ли чего со мной.

Мы с ним позавтракали галетами, сыром и шоколадом, прежде чем обследовали место, где находились гориллы. След их шел под углом через лощину на другой хребет. Там спустя два часа мы их снова обнаружили. Самка сидела на холмике, около нее находился детеныш. Самец, который, как всегда, был настороже, увидев нас, заревел и начал ходить взад и вперед в обычной манере горилл, ступая на всю подошву ног и опираясь на согнутые пальцы рук. Когда он приблизился к самке, она поспешно отодвинулась, и он занял ее место. Как и раньше, животные сидели спокойно и, казалось, обращали на нас мало внимания. Самец, весивший, вероятно, около четырехсот фунтов (приблизительно 180 кг), расположился на холмике и глядел на горы и долы — настоящий владыка своей земли. Самка, нежно прижимая детеныша к груди, подошла к нему.

— Детеныш, наверно, только что родился, — шепнул я Доку. — Он еще мокрый. — Док кивнул головой в знак согласия.

Самка привалилась к боку самца. Ее косматые руки почти закрывали младенца, похожего на паучка. Он бесцельно сучил голыми ручками и ножками. Самец нагнулся и одной рукой стал ласкать малыша. В течение двух часов мы с восхищением наблюдали эту семейную сцену. Но до дома было далеко, и нам нехотя пришлось уйти от обезьян. По дороге мы заметили далеко на холме едва видную отсюда гориллу. Была ли это одиночка или животное из другой группы?

Мы бодро шагали вниз по склону. Хорошо бы, чтоб в нашем присутствии гориллы всегда были такими спокойными, как сегодня! Однако мы опасались, что они были так малоподвижны потому, что у них только что родился маленький, а может быть, и потому, что предстояло появление на свет еще потомства.

Тут наши мысли отвлеклись от обезьян. Прямо перед нами, около тропы, пересекающей каньон Каньямагуфа, засопел и зафыркал слон, а за ним другой. Мы остановились и прислушались, стараясь понять, с какой стороны беззвучно скользят сквозь бамбуковые заросли серые тени. Это была моя первая встреча со слонами, и я так нервничал, что решил влезть на дерево. Подо мной с треском обламывались сухие ветки, и все это было бесполезно, так как после всех усилий я взобрался не выше слоновьей спины. Док знаками велел мне спуститься, и мы поспешно выбрались из каньона, надеясь, что никто более не преградит нам дорогу.