Этот план наилучшим образом отвечал чаяниям Гэллоуэлла. Дальше многое зависело от него самого. Он был уверен, что ни в коем случае не отклонится от плана. Но могло статься и так, что, несмотря на все планы и предосторожности, казино вновь без труда отберет у него деньги, как и в прошлый раз. Эта вероятность придавала особый оттенок предвкушению игры. С этой мыслью Гомер Гэллоуэлл и выходил из такси, остановившегося под огромным навесом у входа в отель. За последнее десятилетие он устал от дел, исход которых предрешен.

Оформление шло скучно и буднично — до того момента, как он подписал регистрационную карту, и тогда все зашевелилось и забегало в ужасающей спешке: йес, сэр, мистер Гэллоуэлл, сэр, ваш люкс готов, сэр, пожалуйста, сюда, сэр.

Простор и роскошь номера изумили его. Если бы он сам выбирал, то взял бы самый маленький, самый дешевый номер в отеле. И дело тут не столько в бережливости, сколько в его безразличии к тому, где жить. Ему нужны крыша, постель, туалет, ванна, умывальник, кресло и окно. Все остальное излишне.

Он удивился и кучке серебряных долларов. Записка с приветствием была подписана Максом Хейнсом. Гэллоуэлл помнил его. Парень походил на старую обезьяну. «Небось лучше меня для него человека не было в прошлом году. Вот и подкармливает, чтобы еще раз подоить».

Гэллоуэлл скормил игровому автомату, стоявшему возле двери в спальню, три доллара и получил обратно десять. На этом его интерес закончился. Выигрыш не стоил усилий, приложенных к ручке, и утомительного слежения за вращением разноцветного колеса.

С дотошной аккуратностью пожилого человека Гэллоуэлл распаковался, сполоснулся и пошел в казино. Боковой карман пиджака оттягивался под тяжестью серебряных долларов, которые он забрал с собой. Он направился прямо к столу, к тому самому столу, где оставил двести тысяч, и начал играть — так, без интереса, ставя по доллару и проигрывая несколько чаще, чем выигрывая. Он ждал Макса Хейнса и был уверен, что ожидание не будет долгим.

— Добро пожаловать, с возвращением, мистер Гэллоуэлл, — раздался голос Макса.

Гэллоуэлл обернулся и протянул руку приземистому лысому человеку.

— Как ты, Хейнс?

— Прекрасно, сэр, просто прекрасно. Хотите попытаться еще раз?

— Не решил. Думаю, может, по доллару в этот раз. И тогда твои ребята ничего с меня не получат.

— Думаете, и в этот раз удача отвернется от вас, как тогда?

— Может. Очень может. Думаю, мне не будет интереса, если не сделать все чуть иначе.

— Что вы имеете в виду?

— Есть где поговорить?

Макс Хейнс проводил техасца в свой кабинет, небольшую темную комнату с яркой лампой прямо над столом.

— Могу ли я предложить что-нибудь выпить, мистер Гэллоуэлл?

— Бурбон и ключевой водички горло прополоснуть. — Гомер подождал, пока Хейнс сделает заказ и повесит трубку. — Нет, я как следует подумал и решил поиграть с однодолларовыми ставками. Я давно уже понял, что, играя в чужую игру, не разбогатеешь.

— Некоторым удается, мистер Гэллоуэлл, некоторым удается.

— Но у них это случай, а я привык выигрывать по-большому.

— А вот и наше виски, сэр.

— Отличный сервис, Хейнс.

— Вы что-то говорили насчет желательности некоторых изменений.

— Последний раз, когда я был здесь... прекрасный бурбон... я, может быть, сыграл бы и лучше, но все время расшибал лоб об этот лимит, который вы установили мне.

— Мы установили потолок в шестнадцать тысяч на одну ставку, правильно?

— Ты все хорошо помнишь. Хотя такого клиента, как я, приятно вспомнить.

— Всегда рады вашему приезду, сэр. А какой лимит вы предлагаете?

— Специально не думал... Может, порядка... двадцати пяти тысяч. Как?

— Много.

Гомер поставил пустой стакан на стол:

— Тогда спасибо за угощение, пойду поиграю по доллару...

— Но не слишком много, мистер Гэллоуэлл.

— Так ты даешь мне лимит в двадцать пять тысяч на ставку?

— Только при условии одной ставки такого размера за раз.

— Вот это другой разговор. Теперь еще одно. Тогда черт те какая толпа собралась вокруг, посмотреть, как я себя выставляю в дураках. Если бы меня узнали, я попал бы во все газеты. Так что я хочу поиграть, не привлекая внимания. Для этого мне надо, чтобы ты сделал мне несколько как бы чеков — заготовки по двадцать пять тысяч штука. К примеру, взять стодолларовые фишки и на каждую наклеить ленту с твоей подписью. Можешь это сделать?

— Да, но...

— У меня тут с собой чек на двести тысяч — это сколько я проиграл в тот раз. Сделай мне восемь таких специальных фишек. И заготовь еще пятнадцать — двадцать таких — на случай, если мне надо будет купить еще или я начну что-нибудь выигрывать. Пусть они будут на том же столе, где я проиграл тогда. И введи в курс дела ребят, работающих на том столе.

— Но...

— Я не хочу быть замеченным, Хейнс. Если тебе нужны мои деньги, делай так, как я сказал. Думаю, в городе есть места, где сделают по-моему, если я их вежливо попрошу.

— А вы не будете делать ставок... поменьше?

— Конечно, буду. И однодолларовые, как это было, когда ты пришел. А в какой-то момент, когда мне покажется нужным, я пущу в игру эти специальные фишки.

— Это необычно, мистер Гэллоуэлл, но мы сделаем это.

— Пойду поужинаю, и, думаю, ты успеешь подготовить все к моему возвращению.

— Я сделаю все точно так, как вы хотите, мистер Гэллоуэлл.

— Чек побудет при мне, пока ты будешь делать эти штуки.

Гомер Гэллоуэлл вышел из кабинета Макса Хейнса, скрывая охватившее его торжество. Если бы ему не удалось устроить так, как он хотел, он бросил бы свою затею и уехал домой. Его эксперименты показали, что любой другой подход, скорее всего, закончился бы проигрышем. Хейнс, думая, что он собирается использовать систему удвоения, согласился на большой лимит, зная, что любая система удвоения провалится, когда длинный ряд удвоений упрется в лимит казино. Даже если он будет стартовать с однодолларовой ставки, то пятнадцать проигрышей подряд подведут его к двадцатипятитысячному лимиту, а выигрыш любой из ставок даст ему в целом выигрыш в один доллар.

Пятнадцать проигрышей подряд — вероятность крайне малая. Но случается. Однако при такой системе оставшихся лет ему не хватит, чтобы отыграть прошлый проигрыш, даже если он никогда не попадет на такую череду неудач. Его прошлое фиаско было результатом дурацкой системы удвоения на восьмерках и шестерках, когда он ставил тысячу, две, четыре, восемь и наконец шестнадцать — установленный лимит. Вначале шло довольно хорошо, у него было даже тридцать пять тысяч в плюсе после трех часов игры.

Но потом кубики вдруг резко охладели к бросающим. Раз за разом выпадало «очко», а потом семерка. Гомер играл по своей системе, подходил к лимиту, а бросающие продолжали чередовать «очки» и семерки. За пять таких серий он проиграл сто пятьдесят тысяч, вокруг него собрался народ, крупье замедлили ход игры, чтобы дать ему время разобраться, понизить ставки. Он ограничил себя максимумом в восемь тысяч и кое-что сумел вернуть, но вскоре опять попал на длинный ряд проигрышей, и с двумястами тысячами было покончено.

Гэллоуэлл понял, что Макс Хейнс упустил из виду важную характерную черту его личности. Гомер Гэллоуэлл к любому делу всегда готовился. Его методы никогда не основывались на голой интуиции, предрассудках или слепом упрямстве. Они отличались оптимальной гибкостью, позволявшей быстро перестроиться на восприятие новых возникающих проблем, и основывались на экспертных оценках, специально привлекавшихся знатоков. Он казался суровым, своевольным, негибким, упрямым. Но это было чем-то вроде внешней наигранности опытного игрока в покер. За свою жизнь он понял, что у людей, лишенных гибкости, пониженная выживаемость.

По мнению Гэллоуэлла, игорный стол для Макса Хейнса был всем, что тот успел и не успел сделать, главным смыслом жизни, и он испытывал некоторое презрение к этому человеку. Большой военачальник между кампаниями может позволить себе развлечься за настольной военной игрой и даже испытывать желание выиграть, но во всех случаях он будет чувствовать свое огромное моральное превосходство над игроком-профессионалом, который потратил свою жизнь на игру, а не на реальность.