— Купил. С прошлого восхода Кана копил деньги.

Кейла вздохнула и погладила каменно-твердую руку Энжета.

— Ты совсем не волнуешься об испытании, — заметила она.

— Я и так все знаю.

Кейла усмехнулась:

— Про всех? И кем я окажусь, по твоему мнению?

— Моей женой, — безапелляционно заявил Энжет.

— О!

Он неожиданно нежно погладил ее щеку:

— Моей женой, Кейла. А остальное совсем неважно.

— А если мне достанется двухцветный пузырек услаждающих взгляд? Они не могут иметь детей.

Энжет смерил ее оценивающим взглядом:

— Ты не будешь услаждающей. Вот, может быть, моя сестра…

Кейла кивнула. Тонкой Лереми, сестре Энжета, действительно подходила роль услаждающей взгляд — будущей акробатки или танцовщицы.

— Я боюсь! — призналась она, уткнувшись в его плечо. — Не хочу быть никем, как мама…

Кела осеклась. Нет, нельзя об этом думать. Представить разноцветный пузырек с серебристым дном — и уснуть.

— Спи, а я буду тебя охранять, — прошептал Энжет.

Кейла уже сквозь дрему улыбнулась:

— Охраняй… Пока тебя не увидит мама, и не выгонит вон из девичьей спальни!

Веки скоро сомкнулись, она спала.

Когда она проснулась, Энжета рядом не было. Со двора доносился шум, там готовили экипаж, чтобы ехать в город. Испытания оставалось ждать совсем недолго, до наступления следующего аката идей Кейла узнает свою судьбу, свой путь, свое солнце.

Кейла выбралась из гамака и вышла из-за ширмы к витым перилам балкона. Красное солнце Эдо, вечное и неизменное, светило все также ровно, никуда не трогаясь со своего небесного места. А вот на земле кое-что изменилось. На западном горизонте за желтыми полями родителей Кейлы, за синими полями родителей Энжета, из-за черной кромки леса, загораживающей далекий город, в небо поднимался темно-бордовый столб дыма. Кейла видела такой дым прежде: на свой второй и шестой восход Кана. Он означал, что на Сенте обнаружено нечто неизвестное, чуждое, опасное для мира и с Границы уже возвратился несчастный из касты распознавателей чуждого. Скоро знание о чуждом, принесенное им, переведут в оружие, вооружат отряды стражи, и те уничтожат чуждое… Интересно, где тогда будет Кейла? Возможно ли, что она в это время будет изучать тайное знание среброликих? Ходить тайными тропами будущего, как всезнающие, летать в небе, опережая сенрито, как всевидящие, двигать горы силой мысли, как всемогущие…

От таких перспектив чаще забилось сердце. Или просто набирает силу тело, вступающее в новый акат действий?

— Кейла, ты уже встала? — в комнату зашла мама. Она несла поднос с разноцветными мазями и жидкостями в колбах. — Ты что, так и спала в лентах?

Кейла нарочно сгорбилась, чтобы ленты на плечах и груди, удерживающие спину в относительно прямом положении, были меньше видны.

— Ничего, я ослабила их, мам, — соврала она.

Мама подошла ближе, оценивающе окинула взглядом фигуру дочери и почему-то печально вздохнула:

— Вот заберут тебя сегодня среброликие или стража, и без меня совсем отобьешься от рук! — мама взгрустнула, но вдруг весело улыбнулась: — Хотя, я в твоем возрасте тоже спала в лентах, чтобы казаться красивее. Встань ближе к свету, нужно обновить узор.

Кейла послушно встала, так, чтобы видеть себя в кристаллическом зеркале на стене. Мама поставила поднос на ажурный столик, росший прямо из пола, и, открыв баночку с желтым содержимым, принялась втирать душистую мазь в спину дочери. Кейла же разглядывала себя в зеркале.

Ее тело выбрало пол уже почти целый восход Кана назад, и фигурой она могла гордиться: набухла грудь, стали округлыми бедра, тонкая талия обрела соблазнительный изгиб. Недовольство в Кейле вызывала только ее спина, точнее, осанка, и это недовольство было бессильным, с оттенком отчаяния. Женская мускулатура слабее мужской, тоненькие мышцы спины не в силах держать голову, шею прямо, хрупкие плечики топорщатся вперед, худые руки сами складываются крестом на животе — отвратительная угодливо-приниженная поза! Отрадой Кейлы были сложные и красивые узоры на коже.

Бледные белокожие сенториане, живущие на темной, более прохладной стороне Сенты, кутали тела в плотные ткани, меха, а жители светлой стороны планеты покрывали смуглую желтовато-коричневую кожу причудливыми узорами, втирая разноцветные мази. Узоры расходились от живота на грудь и бедра, сзади поднимались вдоль по позвоночнику и накрывали безволосую голову шлемом.

Нужно в следующий раз изобразить на теле сенрито, — подумала Кейла, придирчиво рассматривая свое отражение в кристалле. Сейчас на ее тело было плавными толстыми мазками нанесено стилизованное изображение древа, в кронах которого вместо плодов росли маленькие солнца — символ грядущего испытания. Такой узор наносили на тела всем, готовящимся к выбору своего солнца. Главная полоса корсета лент золотой рекой текла вдоль позвоночника, распрямляя его, восемь лент поуже фиксировали ее на сильной длинной шее, под грудью, на талии и на бедрах. Для красоты Кейла обвила лентами также ноги и руки.

— Мам, я подумала… Может, часть рисунка сделать прозрачной? — тихонько заметила она, когда мама перешла к втиранию теперь зеленой мази в плечи и спину дочери.

— Что-что? Прозрачной? Чтобы было видно тело внутри?

— Ну… немного. Это же красиво!

— Это неприлично!

— Я не говорю про живот и грудь. Пару прозрачных линий по ходу сосудов на спине и бедрах, — начала было Кейла, но мама строго поджала губы:

— Раньше прозрачными ходили только самые опустившиеся, те, что не могут позволить себе дешевую мазь, а теперь, как я гляжу, это становится модным поветрием. Некоторые в городе даже беременность выставляют напоказ. Ужас!

Кейла вздохнула, понимая, что спорить с консервативным старшим поколением бесполезно. Мама закончила узор и отступила, любуясь получившейся картиной.

— Вы с Аки сейчас думаете только о том, какой пузырек вам достанется… Какой бы ты сама хотела?

Кейла оторопела:

— Не знаю. Зачем об этом думать, я ведь не могу выбрать его сама. Но я бы, наверное, хотела… — Кейла прервалась на мгновение, следующие слова требовали особой смелости, даже наглости. — Я бы хотела трехцветный.

Мама ничуть не возмутилась явно завышенному запросу дочери:

— Стража, творцы красоты и преумножители знания?

— И среброликие.

— И среброликие… — мама почему-то вздохнула.

— Выбор солнца еще называют выбором судьбы, — сказала она. — Знаешь, почему? Там, на испытании, ты узнаешь свою судьбу, но следовать ли ей, дать ли ей управлять своей жизнью, решаешь только ты сама. Ты не обязана брать разноцветный пузырек, если он тебе достанется. Есть такой закон. Судьбу, назначенную тебе обществом, можно отвергнуть. Можно остаться самой себе хозяйкой, понимаешь?

— Не совсем, — лицо Кейлы озадачено вытянулось. Отказаться от трехцветного пузырька — можно ли? Только сумасшедший этого пожелает! — Не слышала о таком законе.

— Его не афишируют, ибо он поощряет вольнодумие. Но он есть.

Нет! При одной мысли о сером пузырьке Кейла содрогнулась и заторопилась прочь из комнаты. Во дворе она встретилась с Аки. Брат выглядел ужасно: затравленный взгляд жутко контрастировал с нарядно разукрашенной кожей, но Кейла не смогла найти в себе силы хотя бы ободряюще улыбнуться ему. Подходило время испытания. Скоро круглый, изготовленный из того же материала, что и дом, экипаж, запряженный четверкой низкорослых прозрачноголовых мулов, накрытых желто-красными попонами, выехал на большую дорогу, и влился в вереницу других, торопящихся в город.

Город Наао считался самым крупным поселением сенториан на востоке светлой стороны. Старинный город помнил многие поколения сенториан. Самые старые здания на его восточной оконечности видели уже две сотни восходов Кана, их первоначальная закладка из кристаллов и грибков давным-давно сгнила, а новые, закладываемые в процессе ремонта, росли причудливыми пузырьками и фестонами, так что даже не сразу было понятно, где в этой конструкции находятся жилые помещения. Холодный красный свет Эдо на широких улицах разбавлялся теплым желтым — от кристаллов, расставленных для обозначения дорог. Центр города был почти весь деревянный, непривычный, завораживающий красотой и простотой прямых линий и углов. Два высоких толстых круга каменных стен, защищающие столицу на случай нашествия зараженных тварей с Границы — одна, на границе города, вторая — окружающая главную площадь, казались грубыми и лишними в воздушном ажурном облике Наао.