XVII

Облачным поздним утром Бутовский торопливо шагал за город: там был назначен сбор группы, которой предстояло обследовать окрестные деревни.

Снег на полях побурел, и, хотя по календарю стоял еще февраль, было похоже, что приближается весна.

Привычно засунув руки в карманы все той же томской студенческой шинели, Бутовский с досадой поглядывал на ноги: теперь бы в пору болотные сапоги, а не галоши, которые то и дело увязали в рыхлом снегу.

За чертой города начиналась зона оцепления, которая охватывала территорию в несколько десятков верст.

Участники экспедиции расположились у невысокого холма. Еще издали Бутовский увидел высокую фигуру Заболотного в капюшоне и охотничьих сапогах.

Заболотный лишь накануне возвратился из поездки по линейным станциям железной дороги, и весть о гибели Беляева, Лебедевой и Михеля обрушилась на него неожиданным ударом.

Теперь, когда предстояло обследование китайской деревни, почти лишенной врачебного контроля, Заболотный хотел еще раз изложить свою тактику наступления на чуму:

— Первое и самое важное — немедленно изолировать зараженного, учитывая, что при легочной чуме лечебный эффект сыворотки весьма невелик. Этого я требую категорически.

Решено было начать с ближайшего населенного пункта Ходягоу. Туда направлялись Бутовский, Паллан, Исаев, Суворов, Мамонтов и сестра милосердия Снежкова. Второй отряд должен был идти в район Кусьяньтун.

Все постепенно разошлись. Бутовский увел свою группу, а Заболотный в сопровождении приват-доцента Златогорова вернулся в штаб-квартиру экспедиции.

Златогоров приехал вместе с Заболотным из России и стал его ближайшим помощником Приват-доцент бесконечно любил и уважал своего руководителя.

Не только Златогорову, но и многим другим из славной когорты микробиологов был известен один эпизод, относящийся к студенческим годам профессора Заболотного.

Еще на четвертом курсе Киевского университета он и его товарищ студент Иван Савченко поставили очень смелый опыт.

За день до опыта они подвергли себя иммунизации, проглотив культуру умерщвленных холерных вибрионов, а затем после нейтрализации желудочного сока раствором соды (чтобы сделать сок безвредным для попавших в желудок возбудителей холеры) они в присутствии профессоров Подвысоцкого, Леша и других сотрудников лаборатории выпили однодневную бульонную культуру холерного вибриона. Чтобы не было сомнения в отношении болезнетворности вибриона, культура из той же пробирки была впрыснута двум кроликам. Кролики погибли. Студенты же чувствовали себя вполне удовлетворительно. Этим опытом отважные студенты доказали, что, принимая через рот убитых возбудителей холеры, можно предохранить себя от заболевания, го есть сделали шаг к пониманию так называемого местного иммунитета, обоснованного впоследствии знаменитым русским ученым Безредко.

Поставив этот беспримерный в те времена опыт, Заболотный сказал Савченко:

— Некоторые полагают, будто исследователи, решив стать подопытными, сознательно идут на смерть. А я убежден, что каждый медик, начиная эксперимент, непоколебимо верит в свою гипотезу, в действенность иммунитета!..

Таким Заболотный оставался всю жизнь: смелым экспериментатором, борцом.

Когда Бутовский привел свой маленький отряд в Ходягоу, его поразила тишина. Кое-где двери были распахнуты настежь: значит «черная смерть» уже побывала здесь. Как и в харбинских лачугах, во всех фанзах были земляные полы и каны, покрытые циновками.

В одном из дворов, где, по свидетельству старосты, «все перемерли», нашли труп, наполовину обглоданный собаками, а в разбросанном гаоляне наткнулись на тело женщины.

В одной фанзе энергично действовала сестра милосердия Аня Снежкова. Ей удалось взобраться на чердак. Через несколько минут она спустилась оттуда, ее халат был изорван и покрыт пылью, марлевая маска съехала набок.

— Если бы вы знали, что там делается!.. — чихая и кашляя проговорила девушка. — Все вперемешку!..

Мамонтов бросил на нее быстрый взгляд.

— Не волнуйтесь, Илюша, ничего со мной не случится!..

Однако на третий день Снежкова оказалась в чумной больнице.

Мамонтов делал все, что было возможно. Дни и ночи проводил он у постели больной со шприцем в руках и, словно заботливая мать, кормил девушку с ложечки горячим бульоном. Глаза у него слезились от бессонницы, но он категорически отвергал всякие попытки заменить его.

Пришлось вмешаться Заболотному.

— Илья Васильевич, — убеждал он, — вы поступаете опрометчиво, находясь в противочумном костюме столь длительное время. Вы же понимаете…

Аня Снежкова стала четвертой жертвой «черной смерти», и она уже стерегла следующую.

Через несколько дней Мамонтов ощутил характерную боль в груди, у него начался кашель, градусник показывал тридцать девять.

— Чего всполошились? — говорил он друзьям. — Это у меня остатки от Питера: там, на холере, я простудился, и с той поры — остаточные явления в легких…

Анализы мокроты один за другим давали отрицательный результат, и лишь десятый сказал: «да».

Перед смертью Мамонтов писал матери:

«Дорогая мама, заболел какой-то ерундой, но так как на чуме ничем, кроме чумы, не заболевают, то это, стало быть, чума. Милая мамочка, мне страшно обидно, что это принесет тебе горе, но ничего не поделаешь, я не виноват в этом, так как все меры, обещанные дома, я исполнял.

Честное слово, что с моей стороны не было нисколько желания порисоваться или порисковать. Наоборот, мне казалось, что нет ничего лучше жизни, но из желания сохранить ее я не мог бежать от опасности, которой подвержены все, и, стало быть, смерть моя будет лишь обетом исполнения служебного долга. И, как это тебе ни тяжело, нужно же признаться, что жизнь отдельного человека — ничто перед жизнью общественной, а для будущего счастья человечества ведь нужны же жертвы…»

Труп Мамонтова был сожжен в специальной печи, а урна с прахом, по просьбе матери, отправлена на его родину, в Петербург.