После густого молока нам подали дашишу — ячменную похлебку, сдобренную растительным маслом.

Следующее блюдо, которое принесли с женской половины, — кускус. Это сваренная на пару и оттого рассыпчатая каша из пшеничной крупы крупного помола, куда кладется козье мясо, горох, лук, репа и стручковый перец.

Вносят глубокий, как таз, поднос с жареной саранчой, которую здесь называют «креветками пустыни». Насекомых едят, выбрасывая лишь голову и крылья. Не стану утверждать, что жареная саранча — очень вкусное блюдо, но здесь она считается деликатесом. Если для крестьян набеги саранчи — страшное бедствие, то для кочевников это настоящая манна небесная. Горожанину, который представляет себе саранчу как большого кузнечика, не понять, что такое стая саранчи. Когда она летит, то кажется, что серо-зеленая туча заволокла небо. Скрывается солнце, словно вот-вот хлынет дождь. Из тучи живым градом сыплется саранча. Она несется сплошной лавиной, уничтожая под корень все, что растет на пути. Охотятся на саранчу довольно просто: вооружившись палками, мужчины и подростки размахивают ими перед собой, сбивают насекомых, а женщины сгребают их в мешки. Саранчу варят, жарят в масле, а также сушат и в размельченном виде добавляют в пищу.

Всякая трапеза завершается чаем. Зеленый чай — любимый напиток кочевых народов. Никогда вы не увидите этих людей за стаканом вина. Вкуса его они не ведают. Не в почете у марокканских кочевников и кофе. Здесь пьют только чай, и он заменяет все другие напитки, как горячительные, так и освежающие.

Приготовление напитка — подлинное священнодействие, доверяемое наиболее уважаемым людям. Вместе с заваркой в медный округлый чайник с узким длинным носиком кладется пучок мяты и много-много сахара. В народе даже бытует выражение «выпить сахару» вместо «выпить чаю». Сахар употребляется только кусковой в конусных, как снаряды, головах, завернутых в плотную синюю бумагу.

Вот и сейчас хозяин белого шатра раскалывает специальным медным топориком головку искрящегося сахара и угощает нас золотистым мятным чаем.

…Ночь в пустыне. Мигают крупные лучистые звезды, и кажется, что звезды шевелятся в синем рыхлом кебе. Тишина. Горбы верблюдов. Горбы палаток. Лагерь спит.

На обратном пути нас застиг ураган шарги. Когда дует юго-восточный горячий сухой шарги, все живое прячется в укрытие. Ветер приходит из самых жарких районов Сахары, несет раскаленный песок. Бывает, песчаная буря продолжается без перерыва семь-десять дней. Шарги может сорвать палатку кочевника, если вовремя не убрать внутренние подпорки. Ветер оголяет деревья, выжигает траву, наметает дюны мелкого, как пыль, песка.

Мы укрылись в глиняных стенах небольшого оазиса Бу-Саид. От нечего делать выпили по шесть стаканов чаю, гадая о том, долго ли придется пережидать бурю. Абу Бекр задремал, а я вышел из тесной душной лачуги и отправился бродить по узким улочкам попе сел ка.

Ветер завывал на разные голоса, всхлипывал, гудел, громыхал. Порой чудилось, что ты стоишь возле огромной топки, и лицо облизывает пламя, и ты вот-вот вспыхнешь и сгоришь. Рыжее месиво песчаной пыли клубится, вьется, рассыпается. И когда закрученный в тугие извивающиеся жгуты горячий песок бьет по лицу и по рукам, то кажется, что с тебя наждачной бумагой сдирают кожу.

Я толкнул какую-то дверь и вместе с песчаной метелью вошел в темное прохладное помещение. Несколько минут я стоял, прислонившись спиной к двери, приходя в себя.

В доме, куда я попал, было только одно окно — в потолке. Оно тускло белело над головой, не давая света. Мне трудно было разглядеть, есть ли кто-нибудь в помещении или нет. На всякий случай я сказал «добрый день». В ответ послышалось приветствие.

Отряхнув песок и откинув капюшон джеллабы, я огляделся. В углу, в круглой жаровне тлели бордовые угли. Кто-то, пока еще невидимый мне, приставил к жаровне мехи, пустил на угли струю воздуха. Комната осветилась. Я увидел бородача в голубом тюрбане и тяжелой коричневой джеллабе одежде человека с достатком. Я поприветствовал его еще раз и справился о здоровье. Тот ответил, что состояние его здоровья прекрасное, и протянул мне стакан чаю.

Глаза привыкли к полумраку, и я наконец понял, что нахожусь в мастерской ювелира. Для меня остается загадкой, как в такой сумрачной комнате можно создавать тончайшие филигранные поделки, плести ажурные серебряные кружева, импровизировать безукоризненно точные узоры. Причем у кустарей нет никаких измерительных приборов, нет специальных инструментов. Есть жаровня — на ее углях плавится матовое серебро, есть навык и фантазия.

У кочевников серебро особенно в почете, даже больше, чем золото. Богатство семьи в серебряных изделиях. После удачной продажи скота или в пору хорошего урожая фиников кочевники меняют вырученные бумажные деньги на монеты из серебра. Монеты несут к ювелиру, говорят, сколько и каких изготовить из них браслетов, колец, брошей. Ювелир переплавляет монеты в кусок серебра, берет себе за работу определенную часть и выполняет заказ. Теперь ценности будут храниться в семье до тех пор, пока не наступит черный день.

Ремесленник, к которому я попал, обдувал жаровню мехами, помешивал в сосуде жидкое серебро, рассказывал о былых днях оазиса Бу-Саид. Когда-то тут был невольничий рынок, процветала торговля серебром, золотом и солью. На прощание я купил старинный, как мне показалось, кинжал в ножнах, с рукояткой, инкрустированной янтарем. Однако Абу Бекр не оценил моего приобретения, сказав, что вещи грош цена и что делают такие кинжалы в здешних местах в большом количестве для сбыта несведущим туристам.

В Бу-Саиде много ремесленных мастерских. Изготовление ковров, выделка кож, раскраска кожаных изделий, а также ювелирные работы-все это промысел оседлого населения. Отцы и деды нынешних ремесленников скитались по просторам Сахары, но теперь все чаще вчерашние кочевники оседают в оазисах, осваивают ремесла и земледелие. Переходить на оседлость их заставляют социально-экономические перемены в Африке.

Веками традиционным занятием кочевников была торговля, в частности золотом, солью. Были такие племена, которые специализировались исключительно на транспортных операциях: имея большие стада верблюдов, они подряжались перевозить товары.

Все меньше остается вольных кочевников, и песчаные бури все плотнее заметают караванные тропы. В Caxape бойко торгуют только солью. Большие соляные копи находятся в Мавритании, Алжире, Ливийской пустыне, на крайнем юге Сахары. А в странах Тропической Африки соли нет, и кочевники дважды в год — весной и летом-снаряжают туда караваны с кусками каменной, слегка бурой соли. Караваны из сахарских копей бредут в Сенегал, Чад, Нигер, Судан, Нигерию, где соль меняют на зерно, арахис, чай и сахар. Французским исследователям удалось установить, что ежегодно кочевники вывозят из Сахары соли на сумму до полумиллиона долларов.

К оседлости кочевники привыкают с трудом. Я видел людей, которые на ночь уходили из поселков спать под открытым небом — им тесно в глинобитных крепостях — ксарах, где нет ни звездного небосвода, ни упругих ветров. «Настоящий кочевник, — рассказывал мне Абу Бекр, — никогда не держит даже утвари из глины: ведь глина — это земля, а землю он не любит, ибо она привязывает человека к себе, удерживает его на одном месте. Просмоленные кожаные мешки и деревянные сосуды заменяют кочевникам глиняную посуду…».

Только в движении и в открывающемся перед взором просторе видит кочевник прелесть жизни. Самый приятный для него досуг — полное уединение в безмолвной пустыне. Свобода в понятии этих людей — это когда вокруг нет стен и можно беспрепятственно идти в любую сторону, куда тебе заблагорассудится.

Вдали показалась пальмовая роща Загоры. Вот и конец нашим странствиям. Абу Бекр останавливается, и мы прощаемся. Он не хочет идти в Загору, у него свой маршрут, свои заботы. Старик купил крохотного верблюжонка и рассчитывает через три дня встретиться со своим племенем и начать большой переход через белые дюны и черные скалы Сахары. Предстоящий нелегкий путь не пугает его, а, наоборот, радует, бодрит. Нет, нам не понять душу непоседы-кочевника. Я вслух сетую, что так и не уловил чего-то важного, ключевого в психологии неисправимых скитальцев, не постиг их азартного пристрастия к пустыне и перемене мест.

Абу Бекр слушает меня, кивает головой. Он согласен, что мне многое трудно понять. И еще он говорит, что встреча с пустыней не проходит бесследно, что я почувствую ее зов…

Снова как ни в чем не бывало, я иду по улицам Загоры. Словно и не было чудесных, сказочных дней, прожитых в затерянном мире кочевников. Я иду по улицам аккуратного городка и вдруг чувствую, что со мною что-то творится — мне тесно здесь, среди этих домов, среди стен и предметов… Не зов ли это пустыни?