ГОРОД И МОРЕ

В Конакри я впервые побывал в 1960 голу. Столичный аэродром расположен на берегу моря, вдоль моря идет и дорога от аэропорта-к городу.

Я думаю, каждый из нас приезжает в чужую страну с более или менее установившимися представлениями об ее облике, традициях, культуре. Они складываются незаметно из чтения, из рассказов друзей, из увиденных кинофильмов. Они живучи, и часто мы долго продолжаем видеть новый мир сквозь призму, которую давно бы пора отбросить.

Опасна банальность ходячих мнений. Среди европейцев в Африке часто слышишь: «Африка бедна, но голодных тут нет — плоды падают с деревьев сами, только наклоняйся», «Континент первобытный, отсталый, и все здесь примитивно», «Африканцы — прирожденные танцоры, но работать не умеют». От этих ядовитых пошлостей оказываются незащищенными даже люди, в общем хорошо знающие жизнь континента.

Иногда вокруг предрассудков, рожденных слепотой и предубеждением, возникают целые идеологические системы. Мне вспоминается книга, в которой были собраны мнения африканских священников о характерах африканцев. Одни из них утверждали, что их соплеменникам чуждо рациональное видение мира, который воспринимается ими чисто эмоционально и поэтически. Другие повторяли, что африканцы не понимают математики и вообще точных наук, что их мышление — мышление художника, а не ученого.

Столкнувшись с подобными мнениями, проще всего отделаться пожатием плеч. Ню разве можно забывать, что заблуждения, врастая в сознание, становятся силой? Что они способны вызвать взрывы страстей, несущих гибель тысячам и тысячам людей? Определенная предвзятость была и у меня, когда я впервые приехал в Гвинею. Правда, опа была скорее идеалистического свойства. И потребовалось немало времени, прежде чем я смог смотреть вокруг действительно открытыми глазами.

Уже те 15 километров, что я проехал от аэропорта до города, были для меня великим путешествием. Было душно и жарко. Под кокосовыми пальмами, за широкой листвой банановых деревьев стояли глинобитные круглые хижины под серыми конусами крыш. Вдоль дороги шли люди — одни в длинных, до земли, голубых и белых халатах, другие — в пестрых рубахах, в шортах. Глядя по сторонам, я говорил себе: если попросить гвинейского и нашего школьника нарисовать, как очи представляют себе дом, дерево, одежду, то первый нарисует эти круглые хижины, пальму, длинные халаты, а другой — многоэтажный дом, ель или березу, пиджак. За самыми обиходными словами здесь, в Гвинее, скрывалось, видимо, совсем иное конкретное содержание, чем у нас.

Поселился я в гостинице на авеню Нигера. Босоногий старик взял у портье ключи и провел меня на второй этаж. Номер был темен; окно, закрытое деревянными ставнями, почти не пропускало света. И, пожалуй, к счастью. Я только утром следующего дня увидел эти обшарпанные стены, рыжеватую от пыли москитную сетку и, самое удручающее, крупных и очень подвижных тараканов, шевелящихся в углах. Всем своим обликом мой жалкий номер буквально кричал о скаредности владельцев гостиницы. Наверное, не один год минул со времени последнего ремонта, если таковой вообще когда-нибудь проводился.

Впрочем, повторяю, это я разглядел уже утром следующего дня. Тогда же, бросив чемодан, я спустился на улицу и отправился посмотреть город.

Центральный городской рынок оказался прямо перед гостиницей. Позднее мне довелось видеть скромные деревенские базары, где несколько торговок — под соломенными навесами часами сидят у мисок с подгнившими помидорами, пышный рынок Зиндера с его розовыми холмами земляного ореха, «очной базар Лагоса, где в мерцании коптилок идет бойкая торговля съестным, тканями, посудой и вообще всем, что может приглянуться страдающему бессонницей покупателю. Но первую встречу с конакрийским рынком я, наверное, никогда не забуду.

Глаза слепило от яркости красок. В плетеных корзинах или навалом на столах лежали лохматые кокосовые орехи, груды колючих ананасов, связки ярко-желтых бананов, похожие на баклажаны лиловато-зеленые авокадо. Какой-то паренек продавал веточки, усыпанные черными, плоскими, как аптечные таблетки, орешками. Он уверял меня, что орешки снимают жажду, и предложил попробовать. Действительно, косточка покрыта кисло-сладкой мякотью, чудесно, освежающей рот.

Африканский рынок не так-то просто узнать. Прошло много недель, прежде чем я добрался до торговца, продающего выкованные из меди детские игрушки — мотыжки, щипчики, ножницы, лопаты — все как у взрослых, только размером в три-четыре сантиметра. Не сразу я нашел и прилавок, заваленный сделанными из ракушек каури ожерельями. Когда-то эти ракушки заменяли почти по всей Африке разменную монету и еще сегодня служат украшением мужчин-танцоров.

Часа два бродил я между рядами, смотря, расспрашивая. Пестрая толпа вокруг спорила, смеялась, улыбалась, переругивалась, торговала и покупала. Потом я узнал, что многих в тропиках оскорбляет, когда приезжие европейцы заглядываются на местную «экзотику». Может быть, считают, что эти рынки — оскорбительная отсталость, что бедность Африки там слишком обнажена? Не знаю. В тот день я не подозревал, что, возможно, задеваю чьи-то чувства, и чистосердечно любовался и пестрой базарной «экзотикой», и жизнерадостной, темпераментной толпой.

Национальное самолюбие… В Тропической Африке, долгое время бесправной и униженной, оно особенно остро. Но как противоречиво! Мне приходилось видеть людей, которые презирали народное искусство. «В Европе наши маски помещают в музеях под рубрикой «первобытное искусство», — говорили мне. — И оно действительно первобытно. Чем быстрее мы уйдем дальше, тем лучше».

А потом я встречался с людьми, которые готовы были доказывать святость и неприкосновенность самых жестоких обрядов. «Наши традиции нельзя трогать. Разрушая их, мы разрушаем душу народа», — убеждали меня. Одни демонстративно шили себе национальные костюмы, хотя и из европейских синтетических тканей, тогда как другие подчеркнуто одевались по последней европейской моде и даже под палящим солнцем не снимали черных фетровых шляп.

Только очень мудрые да простые люди не стыдятся правды. Крестьянин с гордостью принимает гостя, как бы ни была бедна его хижина и ни оборванны дети. Его сердечность столь же искренна, как гостеприимство традиционно. На дружелюбие он всегда ответит дружелюбием. Он будет обижен, если отвергнут предложенное им пальмовое вино, но как на глупца посмотрит на человека, который спросит, почему в его хижине нет холодильника или телевизора.

Напротив, именно отсутствие холодильников и телевизоров столь смущает иных людей. И они глубоко обижаются, когда посторонний замечает это отсутствие.

Впрочем, я забежал вперед. А в тот день после рынка я отправился бродить по городу, стремясь выйти к океану.

Конакри небольшой и хорошо спланированный город. Его улицы прямы, пересекаются под прямыми углами, и сбиться с пути просто невозможно. К тому же он почти со всех сторон окружен морем, так что, в каком бы направлении я ни пошел, я бы вышел к набережной. И все-таки я поплутал немало, прежде чем увидел синюю полюсу океана за частоколом пальм.

Был прилив, волны плескались у парапета, по горизонту медленно полз белоснежный корабль.

В «Отель де Франс», тогда лучшую гостиницу города, я попал в этот день случайно. Просто, идя по набережной, увидел впереди ярко освещенное, из стекла и бетона здание, обнаружил, что это гостиница с рестораном, и вспомнил, что еще не обедал, хотя пора ужинать.

Было около восьми вечера, и в круглом ресторанном зале почти все столики были заняты. Но метрдотель, невысокого роста француз с седыми волосами бобриком, нашел мне свободный стол у громадного, выходящего на море окна. Сразу же подошел официант.

Заказав ужин, я осмотрелся. Вокруг звучала многоязыкая речь. Невдалеке сидели несколько американцев, выглядевших так, словно, все они одевались у одного портного, стриглись у одного парикмахера и учились говорить в одном детском саду. За соседним столиком расположилась группа чехов, что-то спокойно обсуждавших между собой. Вошло несколько молодых французов, с шумом разместившихся на креслах у бара. Женщин в зале почти не было видно, чувствовалось, что в своем большинстве присутствующие принадлежат к многочисленному племени «командированных».

Но, оказавшись вместе, эти люди остались взаимно отчужденными. Словно бесконечные государственные границы мира проникли и в этот ресторанный зал, пробежав между столиками. Только приезжие из социалистических стран переговаривались между собой, шутили друг с другом, ели вместе. Французы, англичане, американцы, немцы из ФРГ не замечали друг друга, будто невидимые шлагбаумы, пограничники и таможенники стояли между ними.

Когда позднее я поделился с гвинейскими друзьями своим впечатлением от ресторанного зала «Отель де Франс», они засмеялись. Студент из Парижа Барри объяснил, что Запад, убедившись в провале политики экономической блокады Гвинеи, сейчас меняет тактику и пытается определить, как восстановить свое влияние в стране. Особенно активны американцы, но не теряют времени и англичане и немцы. Десятки различных миссий стучат в двери гвинейских учреждений. И каждая из них боится соперников, остерегается конкурентов.

— Шакалы и пантеры не охотятся вместе, — улыбаясь, закончил Барри.

Глубокой ночью возвращался я в свою гостиницу. Город еще не спал. У колонок с водой стояли группки женщин, вдоль тротуаров мигали огоньки коптилок уличных торговок. Откуда-то издали доносились звуки гитары, пение. В тропиках любят ночь с ее мягкой прохладой, свежестью ветра, любят мерцание тысяч загорающихся повсюду огоньков. Далеко за полночь засыпают здесь города.