Но у меня сил больше не оставалось. Ноги подкашивались. Дремавший на соломенной циновке у входа в гостиницу сторож снял с пояса ключ. Быстро поднялся я по лестнице в свою комнату и через минуту спал.

Раннее утро в Конакри едва ли не лучшее время суток. Влажная от росы листва на деревьях сверкает в лучах молодого солнца. Еще свежо, еще не устали люди, и их движения легки, лица светлы. Улицы оживают мгновенно, заполняясь шумом громких голосов, гудками автомашин, криками бродячих торговцев. Тысячи велосипедистов торопятся на работу — в порт, в лавки, в учреждения. Пройдет час, и, кроме спешащих по своим делам женщин да кучек безработных молодых парней, никого не останется на ставших душными и пыльными улицах.

Проснувшись с первыми лучами солнца и наспех по-завтракав, я отправился на поиски моего давнего друга Бубакара Камаоа. Мы познакомились в Москве, куда Бубакар приезжал в составе делегации гвинейской молодежи, и часто встречались. Я не предупредит его о своем приезде, не зная, продолжает ли он работать в Конакри или переведен в провинцию. Мне было известно, что последнее время он был в министерстве планирования; там я и надеялся либо встретить его самого, либо узнать, где он сейчас находится.

Но Бубакар увидел меня первым. Я проходил мимо книжного магазина на площади Независимости, когда оттуда стремительно выскочила высокая худая фигура в развевающемся темно-синем халате и бросилась ко мне. Мы обнялись. Оказалось, что, покупая газеты, Бубакар увидел меня через стекло витрины и сначала не поверил своим глазам. Но когда я подошел к витрине и начал рассматривать выставленные книги, он больше не сомневался.

Разговаривая, мы подошли к министерству, где он работал, и условились встретиться вечером.

Наверное, я никогда не узнал бы Конакри, если бы не Камара. О крупном городе более или менее просто собрать статистические сведения, не трудно разобраться в городской планировке, посмотреть достопримечательности, его музеи и театры, изучить историю. И все-таки он будет оставаться чужим, словно окруженным прозрачной, невидимой, но очень прочной стеной, которую невозможно ни обойти, ни перешагнуть. До тех пор, пока не помогут местные друзья.

Бубакар, родившийся в деревне, но выросший в Конакри, получивший здесь образование и начавший самостоятельную жизнь, и был как раз тем человеком, который способен открыть душу города: он был очень тонок, знающ и часто подмечал то, мимо чего равнодушно проходили другие. Вечером, когда мы встретились в баре на пляже, расположенном неподалеку от городского рыбного рынка, он вновь меня обнял и принялся расспрашивать о моих планах.

— Ну, вот и сбылась твоя мечта побывать в Гвинее, — улыбался он. — Кто бы смел подумать еще два года назад, что советский журналист сможет свободно приехать к нам?

Мы оба рассмеялись.

На пляже, в скобках замечу — платном, было пустынно. Кроме нескольких французов, играющих в шары, да двух гвинейцев, сидевших за соседним столиком, — только вездесущие длинноногие белые птицы с длинными клювами. Нам подали ледяной ананасный сок местного производства, и мы принялись за разработку программы моих конакрийских «встреч.

Маленькая мама на одной из конакрийских улиц

— Я хочу, чтобы ты побывал у моих друзей, — говорил Бубакар. — Люди это очень разные, и тебе будет интересно. Я уверен, что будет интересно и им. Ты знаешь, белых у нас почти никогда не приглашают в дома, но у русского есть шансы. От русских ожидают широты, которой мы, не видели у других европейцев.

Предложение Бубакара не могло меня не обрадовать. Работая в газете, я, естественно, часто читал речи и статьи африканских политических деятелей, и мне было в общем известно, что они говорили о своих странах, как спи представляли ход событий. Но что думали в народе? Какие идеи его волновали, что его заботило, радовало или возмущало? Между тем, что находишь в иных речах африканских политических деятелей, и тем, чем насыщена местная жизнь, мне чувствовался иногда глубокий разрыв. Так ли это?

Среди конакрийских официантов не существует обычая бросать свирепые взгляды на посетителей, занимающих подолгу столик стаканом ледяного сока. Поэтому мы с Бубакаром пробыли на террасе бара часа два. Было жалко уходить от моря с его свежестью, с его мягким и успокаивающим плеском, нежными палевыми красками. Мы поднялись, когда на горизонте возникли косые паруса лодок. Значит, до заката недолго.

На соседнем рынке в ожидании рыбаков уже собрались женщины.

— Ты знаешь, — объяснял мой друг, — в Конакри есть много рыбаков с Нигера. Жители приморья переселились сюда с гор, моря не знали, и рыбу сюда, на побережье, для них привозили с Нигера. А потом вслед за рыбой сюда перебрались и рыбаки из племени бозо. Они потомственные рыбаки, и некоторые их считают не особым племенем, а кастой народа бамбара.

Мы решили дождаться лодок вместе с женщинами. Ветер дул с моря, и лодки быстро приближались. И вот подошла первая, вторая. К ним бросились ребятишки, помогая усталым отцам и братьям поскорее выгрузить улов. Он тут же на месте делился между семьями. Добыча била скудной, редкая женщина уносила с собой полную корзину.

— Тяжелый, опасный труд, — повернулся ко мне Бубакар. — И неблагодарный. Много ли заработаешь за день? Гроши.

— Так почему же эти парни не меняют занятие? Я понимаю, это трудно для мужчин постарше. Но молодежь?

— Они — как поезд на рельсах. До стрелки не сдернешь с пути. Ты думаешь, в Конакри было легко найти работу? Отнюдь нет. Вот они и держатся за дело своих отцов. Может быть, теперь и у рыбаков появится «стрелка» в жизни — возможность выбора? — опрашивал сам себя мой друг. — Пока говорить об этом рано.

Он проводил меня до гостиницы: «Зайду в воскресенье утром. Жди».

Ранним утром в воскресенье под моим окном раздался автомобильный вопль. Через мгновенье он повторился. Выглянув, я увидел черную, весьма потрепанную автомашину, в которой, судя по ее внешнему виду, только гудок и сохранил свою молодость. Рядом с машиной стоял Бубакар.

Опасаясь, что машина взревет в третий раз, я спустился, прыгая через ступеньки. Бубакар ждал меня с приятелем, молодым парнем по имени Дауди.

— Он работает на почте, как когда-то наш президент, — шутя представил его Бубакар. — Подождем, не с делает ли и он столь же блестящую карьеру.

Не знаю, какое будущее ожидало Дауди. Но тогда жил он в скромном домике на узкой незамощенной улице. По двору бегали куры, неутомимо копаясь в сухой ныли, здесь же росли две папайи, банановое дерево. В тени играли голопузые ребятишки. Их было очень много, и я недоуменно посмотрел на совсем молодого Дауди.

— Со мной живут мои братья, — пояснил он. — Пока что им трудно найти работу, и они пользуются моим гостеприимством.

Когда я вошел в дом, то увидел, что у Дауди жили не только его братья, но и сестры, их мужья, жены братьев, их дети. Отдельную комнату занимал лишь его (лен, все остальные сгрудились в трех небольших к тетушках с узкими окнами без стекол.

Пока Дауди хлопотал, расставляя на столе бутылки с лимонадом, стаканы и тарелки, я шепотом спросил у Бубакара, как умудряется его друг прокормить на свою скромную зарплату эту толпу людей.

— Что поделаешь, обычай. Иначе жить нельзя.

Так впервые я столкнулся с одной из сложнейших проблем сегодняшней Африки. Это острое чувство родственной близости, эта убежденность в необходимости родственной взаимопомощи на сухом жаргоне социологов-африканистов называется «почвой семейного паразитизма».

В доме Дауди я увидел одну сторону проблемы — человек «при должности» помогал своим родным перебиться в тяжелое для них время. Это выглядело в высшей степени человечно, даже благородно.

Но есть и другая сторона, которая мне стала понятна позднее. Чиновник, сумевший сделать карьеру, будет использовать все свое влияние, чтобы пристроить на доходные места своих сородичей. К этому его обязывают нормы традиционной морали и подстегивает желание освободиться в конце концов от кучи нахлебников. Страдает дело? В ответ чиновник только пожмет плечами.

Другой пример — развертывающий бизнес предприниматель. Этот пристроит часть сородичей в собственной лавке или мастерской и будет выжимать из них все силы. Но те, кто останутся «за бортом», будут съедать все его доходы. У предпринимателя останется не слишком много шансов поднять свое дело.

Не нужно обладать фантазией, чтобы представить, какой громадный вред причиняют государственному аппарату тысячи обремененных «овитой» сородичей, как эти же толпы нищих родственников тормозят становление национальной буржуазии. Какому реформатору окажется по плечу эта громадная проблема? Может быть, только времени…

У Дауди мы пробыли около двух часов. Меня познакомили с его отцом — худым, высоким стариком с морщинистым лицом. Этот старик был полным хозяином в доме, и к его тихому голосу прислушивались все, от мала до велика. Он посмотрел на меня внимательно, пронизывающе, сказал несколько любезных слов, и аудиенция была закончена. Мы вышли из его комнаты, при всей ее бедности самой уютной в доме.