Главная военная прокуратура упиралась, как могла, понимая, что в Москве дело может развалиться. Своими путями Тип связался с одной силовой структурой, и люди из этой структуры сделали все, что могли в том положении сделать для Тада, и наконец-то его перевели в Москву. В знаменитую «Матросскую тишину».

Вообще-то в Москве нет незнаменитых тюрем, все они построены были до революции, но за время советского режима людей погубили столько, что все тюрьмы и каторги царизма выглядели бы в сравнении просто богоугодными заведениями. Но до московской тюрьмы еще надо было доехать, а ехать- то пришлось в «столыпинском вагоне». Ведь раньше, как гоняли зеков? По знаменитому Владимирскому тракту. Коммунисты – люди с большим историческим чувством юмора, обозвали этот тракт «Шоссе Энтузиастов». Энтузиазм чего? И по какому поводу? Энтузиазма хватило на 75 лет, срок для государства вроде бы и немалый, для Вечности – пылинка. Толпа плохо одетых людей, руки-ноги в кандалах и, если здоровья хватит, то до Сахалина пешком, русский народ долго зла не помнит, и на дорогу, где гнали арестантов, выходили люди, жалея отверженных, подкармливали и подлечивали их. Конвой никогда не мешал этой процедуре, считая происходящее делом богоугодным.

Но появился человек, который сильно подумал о своем народе, желая даже для арестантов человеческих условий, и чтоб до места быстрей доставить, и чтоб живыми были все, и хоть как-то пользу обществу принести. Придумал Столыпин перевозить арестантов вагонами – человека давно уж нет, а память о нем жива. Трудно сказать, какие порядки были в тех вагонах при Столыпине, но если кому-то доводилось проехать в «столыпине» из петербургских «Крестов» в Сибирь, то его выводили или выносили уже безнадежно больным человеком. Арестанты заболевали туберкулезом «сажали» сердце, печень, почки, мочевой пузырь. В одно купе для четверых, если его можно так назвать, охрана набивала от 12 человек до 24 и только три раза в сутки выводила в туалет, сопровождая все это матом и пинками. Откуда столько злобы у этих молодых ребят – охранников? Если у тебя есть еда – хорошо, нет – В дороге к коммунизму, как говорил дорогой «Бровеносец в потемках» Брежнев, кормить никто не обещал. Но, конечно же, арестанты и братва выручали друг друга. Очень же туго приходилось больным. В «столыпине» врачей не предусмотрено, и ты предоставлен себе и богу. Никто и никогда не вел подсчетов, сколько арестантов погибло в этих вагонах. Вот в таком вагоне, в «тройнике» (это половина купе с тремя лавками вверху, где перевозятся особо опасные, сумасшедшие и БС (бывший сотрудник), с записью в деле «перевозить отдельно», Тад прибыл в Москву. Диетологи из казанского СИЗО на дорогу дали полбуханки черного хлеба и конфетку на сутки.

Все было как в той песне «Вагон столыпинский, кругом решеточки, конвой из Вологды – не до чечёточки». Одним словом, спасибо ребятам из силовой структуры и кое-кому в казанском остроге, начиналось восьмимесячное сидение в «Тишине».

Развезя арестантов по всем тюрьмам Москвы, воронок прибыл в «Матросскую Тишину» Тадеуш был последним, кого она принимала. Рослый омоновец-офицер с усмешкой наблюдал как Тад, замерзший, на едва гнущихся ногах, вылезал из машины. Когда шлик зданию, ОМОНовец произнес презрительно: «Тяжелые статьи у тебя, мужик, сидеть тебе точно». – «Не боись, ответил Тад, – сидеть не буду, есть ведь люди честные и порядочные, даже в вашей сучьей системе», И такая вдруг злоба охватила Тада. «С каким бы удовольствием я бы тебя, волчина, сложил бы пополам», подумал Тад. ОМОНовец видно что-то почувствовал и в ответ только прогундосил типа: «Ну-ну!» После всех унизительных процедур – шмона с раздеванием догола и заглядыванием даже в анальное отверстие, Тада препроводили в хату 609. Камера была довольно-таки большая, и Тад сразу же отметил, что можно было потренироваться, сделав несколько шагов в разные стороны. Две шконки у окна были заняты, одна, ближе к туалету, пустовала. Таду все равно, с кем было сидеть, лишь бы не с «петухами» и не с «черными». Один седой арестант из Екатеринбурга представился коммерсантом, но немного спустя Тад понял, что по ласковости и обтекаемости это подсадной ментяра. Другой арестант с хмурой рожей только что-то буркнул. Да уж где тут быть не хмурым, когда вышак корячится. Им оказался Сергей Головкин, которого потом на телевидении обозвали удавом, убивал детей, насиловал, пытал. Все это про него Тад узнал за пять минут до перевода в другую хату, а, чтобы ничего не произошло, на всякий случай держали в хате мента. Знал бы это Тад раньше, хотя бы покалечил того ублюдка. Вот в таком приятном коллективе Тад провел первые три недели.

Было начало весны, и со светлыми солнечными днями приходила надежда и уверенность. Гулять давали час, и Тад старался использовать каждую минуту тренировки на воздухе, за 40 минут набегая в тюремном дворике от двух до четырех километров, в зависимости от погоды и самочувствия. 20 минут тратил на вольный бой с тенью и на ката. Охрана всегда глазела на него и, хоть нельзя было, но спрашивала про те или иные методы тренировок. Иной раз Тад возился с арестантами, но тех быстро утомляла роль мышки. В камере Тад в основном качался всеми подсобными предметами и отрабатывал отдельные мощные связки, представляя, что нападают сразу несколько человек в непредвиденных ситуациях. Несколько раз Тип предлагал охране: «Давайте, ребята, подеремся, если боитесь один на один, то двое, давайте, трое, пятеро и с палками, побейте меня, старого. Только без дураков, и не жаловаться начальству, а то вон какие животы разъели, сами себе крутыми кажетесь».

Охрана и все эти «секьюрити» жались, переминаясь с ноги на ногу, но никто, ни разу не дернулся. Как-то тренирующегося Тада увидел зам. начальника тюрьмы и спросил: «Зачем так сильно тренируетесь?». Тад, пошутил в ответ: «Готовлюсь к побегу, ведь мой дом отсюда всего в трех километрах». Создалась неприятная пауза, после которой его всячески старались ограничивать в движениях, но Тад строго выполнял каноны Школы, быть готовым везде и всегда. После прогулки в камере забирался на окно и сквозь щели «намордника» видел дома на реке Яузе, мгновенно захлестывала волна воспоминаний о доме, о жене, о любимых дочках. «Как им там без меня тяжело! Они, мои родные, не сообщают о неприятностях, берегут меня, какмогут…» В дикой ярости Тад соскакивал на пол, сердце плакало невыносимыми слезами, но лицо было бесстрастным. Молча, падал он на шконку, зарывшись лицом в подушку, и лежал час-другой, успокаиваясь и выдавливая из души родные воспоминания, чтобы окончательно не сойти с ума. В такие минуты принимаются самые конкретные решения, от выполнения которых человек не откажется никогда.

Все арестанты знают, что такое гонки (переживания) и не лезут с расспросами и советами, давая человеку «перегореть» и успокоиться. Многие арестанты, сидевшие в других разных хатах, были сломлены и морально и физически. Это после допросов и очных ставок, где их избивали, а порой и калечили, поэтому Тад восстанавливал их массажем, вправлял позвонки и суставы. От него исходила какая-то особая биоэнергия, которая очень быстро успокаивала. Владея приемами Чжень-цзю терапии, снимал зубную боль, сердечные приступы, ангину, насморк, желудочные боли. Арестанты это видели, чувствовали и тянулись к нему. Конфликтов между ним и бродягами не возникало, только как-то раз «подельщик» вора в законе Багдасаряна, Дима Бакинский «наехал» на русский народ, и вот тут-то Тад взорвался: «Вы, мурлы поганые, только и живете за спиной русского народа и пользуетесь его долготерпением и еще что-то вякаете, ведь ежели что, вас сметут как пыль, и не думай, рожа неумытая, что тебя не достанут». Как это обычно и бывает в этих «заведениях», о споре и криках узнала администрация, и Дима как-то быстро исчез из хаты. Больше они не встречались. Вообще с лицами кавказской национальности уТада и его компании спортсменов бывали проблемы с молодости. Наглые и жестокие они много горя приносили и в Москве, и в других районах России, издеваясь и пользуясь долготерпением русского населения, выдавая это качество за слабость русских. Но компания и, естественно Тадеуш, приучились давать им самый жесткий отпор. Эта «любовь» к кавказцам сохранилась у друзей Тада на всю жизнь.