- Как? Знамо: он святой человек, в сониях видит.

- В сониях, это точно... А не узнай он вперед в сониях-ту, что они, еретики, задумали, ну, и капут бы нам.

- О-о-охо-хо! И святок бы не дождались.

- А он, как и ни в чем не бывало: вона опять с своими голубями короводится.

Спиря все слышал, разговаривая с голубями... "Не в сониях я видел, думал он про себя, - а из своей печерочки все выглядел да подслушал... О печерочке-то никто не ведает, Оленушка одна знает, да и то не все".

Спиря жестоко ошибался: тайну юродивого знала не одна Оленушка; знал еще кто-то, и знал все...

- В сониях, то-то в сониях! - шептал и Феклис, сходя со стены. - И сония его не помогут; как я свою-то струну трону... Ух, загудит струна! А все из-за этой пучеглазой... Эх! Была не была!

XV. ПЕРЕБЕЖЧИК

На монастырь спустилась ночь темная, непроглядная. Небо заволокло с запада мрачною пеленою, и бесконечная пелена эта, словно бы разодравшись от края до края, стала сыпать на остров тучи снегу. Он падал на землю тихо, ровно, не кружась метелью и не завывая ветром. Тишь стояла мертвая. Весь остров казался похороненным под снегом.

А между тем за одним из уступов монастырской стены, вдоль береговой покатости, где весной Оленушка сплетала венок из серо-зеленого мха, медленно двигалось что-то темное. Эта темная человеческая фигура как бы из земли, из-под снегу выросла. За падающим снегом ни лица, ни других очертаний этой тени нельзя было разобрать, но видно было, что она подвигалась к тому месту, где у небольшой губы, врезавшейся в остров, расположен был стрелецкий стан.

- Стой! Кто идет? - часовые вскочили с своих мест. - Кто ты?

- Ваше спасенье, добрые люди, - отвечала тень.

- Кто ты таков? Каков человек?

- Человек добрый.

- Зачем пришел?

- Это я скажу воеводе, ведите меня к нему.

- Ишь ты! Да ты чернец?

- Чернец и есть.

- Может, с подвохом с каким, с умыслом?

- Коли бы с подвохом, не пошел бы прямо на вас.

- А пес тебя ведает.

- Что пса в судьи брать! Ведите к воеводе, чего боитесь? Вас двоетка, а я один: у вас ружья да сабелье, а на мне один хрест.

- И то правда.

Подошли к землянке, занесенной снегом. Сбоку, под навесом, чернелось что-то вроде норы. Один из стрельцов нагнулся и постучал ружьем о деревянную подпорку.

- Кто там? - послышался голос.

- Мы, стрельцы с часов.

- За каким делом?

- Языка привели.

- Какого языка?

- Чернеца... Сказывает, чтоб к воеводе вели.

Из норы выглянула косматая голова. Это был Кирша, полуголова стрелецкий.

- Как пымали? - спросил Кирша.

- Не ловили, сам пришел, - отвечали стрельцы.

- За каким делом? - обратился Кирша к чернецу.

- За государевым, - был ответ. - Веди меня к воеводе, за мной есть государево слово и дело.

Кирша помялся было, взглянул на небо и почесал в затылке. Снег продолжал сыпаться как из рукава.

- Уж и времечко ж выбрал с "государевым словом и делом"! - досадливо произнес Кирша.

- Самое как быть время, - отвечал пришлец, - добрый хозяин и пса в такую пору со двора не пустит; а я, как видишь, пришел, потому: мое дело большое дело.

- И то правда, коли не врешь... Да там разберем... Постой тут, я мигом...

И Кирша юркнул в свою нору.

- Ну, и наварил же ты варева, - заметил стрелец пришельцу.

- Не вам расхлебывать только, - отвечал последний.

Скоро Кирша выполз из норы в кафтане, в шапке и при сабле.

- Ступайте за мной, - обратился он к чернецу и одному из стрельцов. А ты подь на свое место.

Все двинулись к берегу. Путь лежал мимо землянок, занесенных снегом и казавшихся могилами.

- Эк ево прорвало! - ворчал Кирша, отряхиваясь от снегу... - Вот сторонка, н-ну!

Увидав важное лицо у своего воеводы, Каргас очень обрадовался: значит, будет кричать на кого-нибудь, распекать (Каргаска очень хорошо изучил своего повелителя), а он, Каргаска, будет лаять... То-то весело!

- Цыц, ешь те волки! - прикрикнул воевода.

Кошма раздвинулась, и в палатку вступил чернец. Он разом окинул своими бегающими глазами всю палатку: в головах воеводской медвежьей постели стоял зеленый стяг с Егорьем на коне; тут же вблизи висели сабли и пистолеты; в одном углу стоял большой кованый сундук.

Феклис перекрестился на стяг и сделал поясной поклон воеводе.

- Ты кто таков и какого ради орудия пришел к нам? - важно, несколько с гнусом, спросил воевода.

Каргаска приготовился лаять, не спуская глаз с важного лица воеводы и косясь на пришельца.

- Соловецкого монастыря чернец Феклис, пришел ради государева слова и дела, - был ответ.

- Какое твое слово до великого государя?

- Челобитьишко, государь.

- А в чем твое челобитье?

- Вины свои принес я великому государю, - отвечал Феклис, низко кланяясь.

- А в чем твои вины?

- Дуростию моею и маломыслием пристал я, нищий ваш государев богомолец, к соловецким ворам и крамольникам.

- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - важно и строго заметил воевода.

- И аз, нищий ваш, чернец Феклиска, окоростовел с теми соловецкими ворами: двуперстно сложение держал и сугубою аллилуею блевал.

- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - повторял воевода.

- И тем яз, нищий государев иночешко, великому государю, его царскому пресветлому величеству, учинил грубство.

- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - продолжал автоматически твердить воевода, так что даже Каргаска стал недоумевать: когда ж он ругаться-де начнет?

- А велит мне великий государь вины мои простить, и я грубство свое ему, великому государю, заслужу с лихвою: введу тебя, воеводу, со стрельцами в монастырь... Государь, смилуйся, пожалуй! - заключил Феклис и снова сделал поясной поклон.

- И не обманом хочешь нас под дурно подвести?

- Кака мне корысть подводить вас под дурно!

- И ты на том крест целовать будешь?

- И крест, и Евангелие целовать стану.

- Ладно. Надо об этом деле подумать.

Воевода почесал затылок, застегнул кафтан и вопросительно посмотрел на Киршу. Кирша нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

- А как ты ноне попал к нам? - снова обратился воевода к чернецу. Как тебя выпустили?

- Я отай ушел, воевода.

- Как! Через стену?

- Нету, воевода: есть у меня там под землей заячья норка, норкою я и прополз.