На следующий день его хоронили, там, в далёком Крыму, где он жил с новой семьёй на берегу синего Чёрного моря. О, сколько лет и это точило душу! Курортник!.. И как-то мне всё время помнилось, что сейчас он лежит на столе. Лысый, шестидесятисемилетний… А сейчас – двенадцать, вынос. Хотя нет – разница во времени. Ну вот теперь – вынесли табуретки к подъезду, и если оркестр – то заныли трубы, а может, батюшка кадит вокруг гроба, и женщина, ненавидимая мною столько лет, вытирает измученные глаза. Я даже не знаю – был ли он крещён, этот родившийся в рыбачьем поселке, словно рыба, вынырнувший из моей жизни человек. "Поминай!" – сказала сестра, и я надеялся, что он крещёный, просто не углублялся в то, что он мог быть (и свободно!) некрещёным. Зашёл в храм, заказал сорокоуст.

В час дня я отдал редакционным девчонкам пироги, грибы, картошку, и они, узнав, в чём дело, притихли. Я вызвонил Сашку и когда сообщил ему, он вдруг заплакал. Поэт – слёзы на поверхности. И ещё заплакала одна женщина, бухгалтер нашего журнала. И хотя знал я, что плачут они оба как бы о своём (Сашка весь как струна и предчувствует, конечно, собственное, теперь уже полное сиротство, а бухгалтер только что родственника схоронила – душой не загрубела), слёзы эти вошли в меня, и вдруг ощутилось – горе, да. Потеря. Отец умер. Кровная ниточка оборвалась. Преграда упала, смертный ветер долетел. В земле сырой уже! Господи ты Боже мой!..

А вечером, по закону абсурдного жанра, на концерт. И не потому, что уж так мне было страшно Горбуха обидеть. Не хотел никому ничего говорить, объяснять не хотел, наизнанку выворачиваться. Довольно на сегодня. Земля пухом! Запечатано! Простил. Ну и всё… А, впрочем, была и ещё причина…

Они были все в ярком зале, украшенном воздушными шарами, как сейчас модно: и батюшка-лирик (освящая нам офис, он подставлял для поцелуя не руку, а поручи с крестиком, боясь обидеть), и философ, и композитор, и само собой – генерал Горбух, при параде, сияющий, со шлейфом подчинённых. На сцене стоял красный рояль, приобретённый специально к фестивалю, пюпитры, и вот засвиристели, заскрежетали, зазвякали, забарабанили, а я уплыл на крыльцо нашего деревянного дома с палисадом и берёзой на углу; в перспективе улицы садилось оранжевое солнце, отец шёл от колонки с вёдрами в мускулистых руках, и овчарка выскочила из калитки ему навстречу… Музыка почти не мешала мне думать, но самое важное всё как будто ускользало от меня. Я не мог ухватить хвост этой необходимой мне мысли. И тут запела труба.

Да, именно этого я ждал. И трубача этого знаменитого запомнил ещё с прошлого года. Вот он вышел на сцену в своих щегольских, лакированных туфлях и поднёс к губам трубу, и зазвучал, и разрезал пространство этот неповторимый звук.

А просто отец мой был трубач. Я ничего не скрывал, просто не хотел говорить сразу. Вообще-то он играл на всех инструментах, но трубу любил особенно, и знатоки важно качали головами: серебряный звук. Мать рассказывала, что я умел засыпать под этот звук. Так с тех пор он, наверное, и звучит во мне. Шли шестидесятые годы, джаз был в моде. И отец как молодой и перспективный играл сразу в двух коллективах.

И я просто вижу, как он в щегольских штиблетах выходит на открытую площадку городского парка, посреди изобильного благоухания флоксов и петуний, подносит к губам мундштук, и труба поёт. Мы с матерью – среди зрителей. Мы слушаем его и зависим от него. А он упоен, он летит, он живёт. И с тех пор, наверное, я и ненавижу джаз.

И ведь это я всё о себе. Но никогда уже не смогу я ни понять, ни узнать самого главного: а что думал он, мой отец, что он чувствовал, когда накануне своего ухода выдувал этот запредельно-высокий и оттого – страшный звук, и что думал он на следующий день, когда уже ушёл, оставив нас в прошлом, но прихватив с собой трубу?.. И было ли ему когда-нибудь при мысли обо мне так горько, так смятенно, так больно, как мне сейчас – при мысли о нем?..

Выбравшись из зала, уже на выходе, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть последний раз на сцену и запечатлеть в сердце знакомый силуэт трубача.

О, как он страстно поёт над твоей свежей могилой, отец!..

РАССКАЗ

– Здравствуйте, я к вам, – сказал он и смущенно улыбнулся. Молодой такой, растрёпанный и лопоухий. Как его ко мне занесло? Давно никто меня не навещал в этом доме посреди глухого леса. Как этот юнец меня нашёл?

– Что вам нужно от меня, юноша? – я был не слишком приветлив. Что хорошего можно ожидать от этих романтических юнцов? Сам когда-то был таким. Но это всё в прошлом. Глупые мечты, стремления, желания давно позади. Зачем тратить на бессмыслицу время. Все эти действия бесполезны. Человек слишком ничтожен, чтобы что-то изменить. Я тоже когда-то сражался, мечтал сделать мир лучше, защитить обиженных, наказать тиранов. Но те же обиженные предавали меня, забывали, что я для них делал, стоило тем же тиранам организовать бесплатную раздачу хлеба или что-либо подобное. Ради кого стараться? Ради этих ничтожеств? Да и кто в этом безразмерном будущем вспомнит твои тщетные старания изменить мир к лучшему? Поэтому я и пытался спокойно дожить свою бессмысленную жизнь, а тут всякие восторженные юнцы пытаются нарушить созданный мной хрупкий покой. Зачем? Он ещё ничего не сказал, а я уже понял, что моему спокойствию грозит опасность.

– Я знаю, что вы великий Мастер, – он слегка заикался от волнения. – И я пришёл к вам за помощью. Только вы мне можете помочь!

– Ну чем там еще я могу помочь? – раздражённо вырвалось у меня. – Я уже стар и ваши мирские проблемы меня не волнуют!

– Но власть в стране захватил тиран и негодяй! Он убил моих родителей и множество других мирных людей. Его злодеяния бесчисленны, и они продолжают множиться с каждым днем. Я должен освободить народ от него. Но для этого мне нужна ваша помощь. Только вы можете научить меня владеть мечом так, чтобы достичь цели! Люди помнят вас как героя, неоднократно освобождавшего их от злодеев. О вас поют песни, рассказывают легенды! Они надеются на вас!

– Ты думаешь, почему я оказался здесь? – горько усмехнулся я. – Эти же люди в трудный момент предали меня! А теперь я им понадобился! Я не вернусь к ним!

– Но тогда хоть помогите мне! – взмолился парень. – Я должен научиться владеть мечом!

– Что ж, – я всё-таки поддался его настойчивости. – Я попробую тебя чему-то научить, хотя более чем уверен, что все твои действия бессмысленны и глупы. Плетью обуха не перешибешь!

– Спасибо, спасибо, – лепетал парень. Он уже представлял себя мастером меча. И зачем я только согласился? Наверно вспомнил себя в юности, когда вот также надеялся изменить мир. Через множество боёв и поединков прошёл я, пока не понял, что всё бессмысленно. Придёт время и этот юнец успокоится, остепенится и забудет про борьбу за справедливость и всеобщее счастье. А пока, так уж и быть, я поучу его правильно держать меч.

– Только смотри, – сказал я. – Времени у меня на всякие глупости нет. Буду учить сразу и жёстко, чего не поймешь, повторять не буду!